— Кто из окружения потерпевшей вам известен? Сабина молча выпрямилась в кресле.
— Вам понятен вопрос?
Женщина скрестила руки на груди и проговорила:
— Я хотела бы получить известные гарантии.
— Гарантии, что мои показания останутся конфиденциальными.
— Как же иначе? — снова удивился Трикоз. — Материалы следствия не подлежат разглашению.
Сабина едва заметно улыбнулась подкрашенными бледной помадой губами.
— Я знаю, — проговорила она. — Я знаю, как это бывает, Сергей Романович. И уж если я согласилась побеседовать с вами…
Трикоз искоса взглянул на часы и перебил:
— Давайте ближе к делу, гражданка Новак. Могу заверить, что опасаться вам совершенно нечего. Тем более что ничего существенного вы пока так и не сообщили.
— Да, — печально произнесла Сабина. — Старая дура. Вы должны извинить пожилую нездоровую женщину. Следователь заерзал, нетерпеливо шелестя бумагой.
— Должна сказать, что я жила в том же доме, что и несчастная Елена, через два подъезда от нее…
— Жили? — спросил Трикоз, прыгнув глазом к графе, где был вписан адрес свидетельницы.
— Именно. Буквально через несколько дней после нашей последней встречи мы переехали. А потом уже все это и случилось. В доме у нее я дважды сталкивалась с человеком, которого она отрекомендовала как старого друга. В первый раз он пришел, когда я находилась на кухне, и Елена его не впустила.
Обрывками я слышала разговор в прихожей, она назвала его «Лерочка»…
Ручка следователя зачиркала на листке.
— Во второй раз я пришла, когда он уже находился на кухне, и мне удалось его увидеть.
— Как он выглядел?
— Ничего особенного. Он сидел, поэтому о его росте я ничего не могу сказать. Довольно широкие, но покатые полноватые плечи. Серо-коричневый свитер исландской шерсти. Короткие подвижные пальцы — он все время играл чашкой: переставлял с места на место, наклонял ее, подносил к губам, но не пил. Кстати, в чае Елена ничего несмыслила. Лицо… Самое обычное. Мягкое, белокожее, чисто выбритое, со слегка отвисающими щеками, со здоровым румянцем. Маленький, твердо сжатый рот, брови белесые, неопределенной формы, нос рыхловат, на мой взгляд, но довольно ровный и мясистый. Небольшие глаза, кажется светло-серые, почти без ресниц. Высокий покатый лоб без залысин. Волосы темно-русые и довольно коротко остриженные, на темени уже редеющие — я заметила, как сквозь них розовеет кожа.
Но главное не это, а выражение…
— Что вы имеете в виду?
— У этого человека был словно стальной узел внутри. И это держало его в постоянном напряжении. Он с одного взгляда читал, кто вы и что вы, так что сразу становится не по себе.
Трикоз хмыкнул:
— Вы полагаете, они с Зотовой состояли в интимной связи?
Сожительствовали? Сабина засмеялась:
— А вы полагаете, она мне сообщила этот… этот факт?
— Но у вас же сложилось определенное впечатление. Какое?
— Никакого. Мои соображения на этот счет никого не касаются. Однако ко мне случайно попал листок бумаги, исписанный скорее всего этим человеком. Это, собственно, любовное письмо.
— Хорошо, — кивнул Трикоз, помечая в протоколе. — Он у вас?
— Да. — Сабина щелкнула пальцами, словно фокусник. — Но не здесь. И еще. Оба раза я почувствовала очень характерный запах. В прихожей, когда гость Елены не появлялся, и потом, на кухне.
— И какой же?
— Туалетная вода «Арамис». В конце шестидесятых весь Нью-Йорк от нее сходил с ума. Тогда это было очень шикарно.
На упоминание о Нью-Йорке следователь поднял брови, но промолчал.
— Можете описать запах?
— Ну-у… — Сабина снова усмехнулась. — Это сложно. Душноватый, но очень, как это теперь говорят, эротичный. Бергамот, тмин… Сырой мох. Что-то еще, кажется…
— Ну ладно, — пробормотал Трикоз. — Бог с ним, с бергамотом. В вашем присутствии знакомый Зотовой что-нибудь говорил?
— Ничего существенного! — воскликнула Сабина. — Ровным счетом. Просто выжидал, пока я удалюсь. Я и удалилась как можно быстрее.
— А вы могли бы опознать его при случае?
— Вне всякого сомнения. — Женщина подумала и добавила:
— Хотя не чувствую никакого желания видеть его снова.
Трикоз нервно почесал ладонь, пошевелил губами и спросил:
— Больше ничего не хотите сообщить?
— Нет! — отрезала Сабина. — Если речь идет о фактах.
— А если нет? — поинтересовался следователь.
— Я совершенно уверена, что этот человек имеет прямое отношение к смерти Елены. Об этом свидетельствует и текст письма, которое я непременно разыщу.
— Ну-у, — протянул Трикоз, подсовывая свои бумажки женщине. — Прочитайте и распишитесь на каждой странице… Это еще вилами по воде… Хотя и любопытно. Никто из знавших потерпевшую об этом «старом друге» до сих пор и не заикался.
Сабина поставила свои закорючки, вернула протокол и откинулась в кресле, прикрыв глаза. Лицо у нее сразу сделалось утомленным, углы губ опустились.
— Вам не о чем беспокоиться, — сказал следователь вставая. — Полагаю, что обнаружить его не сложно. Да! — спохватился он. — Когда вы выписываетесь?
— Через два-три дня, — проговорила Сабина, открывая глаза. Теперь Трикоз возвышался перед ней, как марсианский треножник из романа Уэллса.
— Возможно, понадобится ваша помощь при составлении фоторобота. Мы заедем за вами. Если нет — здесь указан ваш домашний телефон. Мы сразу же сообщим" как только что-то прояснится.
Сабина с сомнением хмыкнула.
— В чем дело? — спросил следователь, рывком застегивая молнию на папке, в которой уже исчез протокол.
— Ничего существенного, — сухо проговорила женщина. — Боюсь, по этому телефону меня будет трудно застать.
— Это еще почему? — удивился Трикоз, уже готовый сорваться с места.
— Хороший вопрос, — кивнула она. — Если бы еще я знала на него ответ…
* * *
Трикоз пожал плечами, торопливо попрощался и едва не бегом двинулся к выходу из корпуса, пугая до полусмерти загипсованных старушек в коридорах — скорбный урожаи, собранный после гололедицы на прошлой неделе. С лестницы он буквально слетел, срывая с себя на ходу куцый халат, и грохнул застекленной входной дверью так, что инвалид в вестибюле вздрогнул, пробудившись от дремоты, и пробормотал вслед посетителю непечатное…
Сергей Романович Трикоз жил крайне сложной двойной жизнью, а следовательно, и нагрузки у него были двойные. Такой стиль существования требовал умения моментально переключаться, и ровно через минуту, голосуя частнику на обочине Трифоновской, он уже и думать забыл о гражданке Новак вместе с ее показаниями. Эта нервная и чем-то напуганная особа вряд ли окажется полезной следствию, и скорее всего мифический «друг» Зотовой — плод ее расстроенного воображения. На подобного рода запоздалые воспоминания никогда не приходилось полагаться.
