Вот они снова нацелились — и снова страшный удар обрушился на дверь. Вряд ли дерево долго выдержит такой напор, но вот-вот подоспеет подмога — она, наверное, во весь опор несется по дороге, а может быть даже, сейчас бьет копытами у ворот…
— Теперь уже недолго ждать, — сказал Юстин скорее себе, чем Пандару, стоящему на страже в галерее.
— Да, конец недалеко, — ответил Пан-дар, и Юстин, бросив на него быстрый взгляд, понял, что отставной гладиатор счастлив впервые с того момента, когда получил свой деревянный меч.
Сам же Юстин не ощущал ни малейшей радости. Сражение на открытых холмах — это одно, а тут совсем иное. Полированный мрамор, бронза изысканной работы — вся атмосфера этого места напоминала о достоинстве, порядке, об утонченных манерах, поэтому особенно страшным и уродливым казалось все, что здесь сейчас происходило, и он вновь почувствовал, как вместе с тошнотой подбирается к нему извечный ужас оказаться запертым где-нибудь там, откуда нельзя выйти по своей воле. Он на ходу сказал что-то шутливое Пандару — потом он так и не вспомнил, что именно, — повернулся и кинулся вниз по ступенькам.
Ему не пришлось описывать Флавию увиденное им из окна. Центральная дверь, не выдержав натиска, поддалась в тот момент, когда он спустился в зал. Сквозь треск раскалывающихся досок и звон сошедшихся клинков, сквозь рев голосов нападающих и защитников, столкнувшихся в дымном проломе, он услыхал, как кто-то крикнул, что саксы с тыла рвутся в судебный зал.
С мыслью о том, что Флавий командует в одном опасном месте и поэтому его долг быть сейчас в другом, Юстин, не колеблясь, ринулся навстречу новой опасности, за ним следом горстка Потерянного легиона.
Наружная дверъ судебного зала была схвачена пламенем, и облако едкого — дыма нависло над головами бойцов. То, что базилика горит, Юстин понял, когда бросился в зал на помощь горожанам. Навстречу ему двинулся великан с рыжей развевающейся гривой, боевой топор с длинным топорищем уже был занесен для удара, но Юстин ухитрился увернуться и проскочить мимо, за ним Майрон и Эвикат со своим глубоко разящим копьем. Бой посреди расколотых остатков громоздкой мебели судебного зала был отчаянный и кровавый. Дым все сгущался над головами сражающихся, и красные блики вспыхивали все ярче на крылатых шлемах и занесенных клинках. Многие из защитников пали после первой же атаки. Что же касается саксов, было ощущение, что на смену каждому убитому через зияющий дверной проем или через выбитые окна тут же выскакивают двое других. Юстину, который отчаянно бился за каждый дюйм и все равно вынужден был отступать, казалось, что им не удастся сдержать варваров и они прорвутся в главный зал, где находились женщины, дети и раненые. Но вдруг сквозь грохот ухо его уловило тонкий, нежный, насмешливый перезвон колокольчиков, и Куллен, императорский шут, вывернувшись у него из-под локтя, нырнул в самую гущу сражения, а затем неожиданно в клубящемся мраке, в отсветах горящей Каллевы, возник красно-золотой орел.
Одни лишь боги знают, что подвигло Куллена на этот шаг, но орел подействовал на всех, как вино, как огонь. Не только отряд, но и горожане воспрянули духом. Это потрепанное знамя придало им твердости, словно они получили целую когорту в подкрепление.
Однако мгновение спустя Юстин увидел, как Куллен в схватке с желтоволосым варваром пытается отстоять орла. Он поспешил ему на выручку, но маленький шут бесследно исчез в общей давке. Сакс взревел в бешенстве, и тут вверх поднялось белое ясеневое древко — поперечина была целая, но… орла на ней не было.
Каким-то уголком сознания Юстин понял, почему когти птицы, полуразрушенные временем, не выдержали и обломились. Вокруг раздались гневные возгласы, но в этот момент сквозь шум опять прорвался тоненький перезвон колокольчиков, и маленькая фигурка выскользнула из водоворота. Сильно хромая, Куллен побежал к перевернутому столу, прыгнул на него и стал карабкаться вверх — не прошло и мгновения, как он уже цеплялся за большую балку под потолком, крепко прижимая к себе орла. На коленях он пополз вдоль балки, затем сел, пригнувшись, и высоко поднял знамя; он был весь охвачен красным отсветом пламени, и орел в его руках пылал, словно огненная птица. Крики ярости перешли в торжествующий вопль, и защитники, еще раз сомкнув свои редеющие ряды, бросились вперед.
А в следующий миг ловко пущенное копье ударило в плечо маленького шута. Он качнулся и весь как-то съежился, будто птичка, когда, подбитая камнем, она вдруг превращается в кучку ярких перышек; но каким-то чудом Куллен удержался на месте и успел водрузить орла на плоский конец балки. И только после этого свалился головой вниз, в самое пекло сражения.
Юстин, с неожиданным боевым азартом, какого он в себе даже не подозревал, с криком «Куллен! Спасем Куллена!» ринулся в схватку, увлекая за собой остальных. Однако не он, а Эвикат со своим длинным копьем, на древке которого белые лебединые перья окрасились алым, первым пробился к маленькому, скорчившемуся тельцу, чтобы защитить его, пока остальные, отбивая атаки саксов, следовали за ним.
И в это самое мгновение сквозь грохот битвы до них донесся далекий, но необыкновенно чистый и мелодичный голос римских труб.
Варвары тоже его услыхали и подались назад. С каким-то всхлипом или рыданием Юстин вновь бросился в атаку.
Когда все было кончено, Эвикат еще продолжал стоять возле тела маленького шута, под орлом на потолочной балке, — большой, устрашающий, с головы до ног залитый кровью, которая сочилась из многочисленных ран, он походил на героя преданий его родного народа. Сделав последнее усилие, он вдруг неожиданно выпрямился и послал копье вдогонку убегающему врагу. Но рука уже утратила уверенность, и огромное копье, пролетев мимо цели, ударилось со всего маху в каменную колонну — по мощеным плитам разлетелись куски железа, дерева и перепачканные кровью лебединые перья.
— Да, это хорошо, — сказал Эвикат. Он вскинул голову, и в голосе его зазвенело торжество. — Мы вместе уходим обратно к нашему народу, мое копье и я. — И с этими словами он рухнул на пол. У маленького Куллена на теле не оказалось никаких увечий, кроме раны от копья на плече и пореза над глазом. Когда его вытащили из-под трупа Эвиката, он уже, тихонько поскуливая, возвращался к жизни.
Юстин поднял его на руки — он был такой маленький и такой легкий — и направился к внутреннему дверному проему. Словно в дурмане, он слышал, как кто-то спросил про орла.
— Бросьте о нем думать. Он сослужил свою службу и теперь должен уйти в забвение, — сказал он в ответ и внес Куллена в зал.
Неф базилики был наполнен дымом, и в дальнем конце уже горели балки. Битва здесь тоже затихла, и Флавий, с рубленой раной на щеке, из которой струйкой сбегала кровь, сзывал свой отряд, как охотник скликает собак:
— Оставьте их коннице. Оставьте их, ребята. У нас тут дел и так хватает.
Юстин пронес Куллена через весь зал к северному трибуналу и положил рядом с другими ранеными. Он увидел тетю Гонорию, спешившую ему навстречу, и девушку, похожую на белый цветок, — она по-прежнему сидела, поджав под себя ноги, возле парня с Выдрового Брода, и голова его покоилась у нее на коленях.
