— Митридан! Здравствуй, господин благородный колдун! Здравствуй, родной ты мой!
Всем телом он дернулся к нему, но скоморохи, что стояли позади, остановили этот порыв. Митридан в ответ улыбнулся. Простого кивка хватило, чтоб чужие руки, завернувшие Гавриловы локти за спину ослабли, и он получил немного свободы.
— Ну, как добрался? — спросил Митридан. — Еле тебя нашел…
— А я уж плохое про тебя думать начал, — растрогано признался Гаврила. — Думал, что бросил ты меня…
— Я? — удивился колдун. — Я бросил? Да это ты сам потерялся.
Он оглянулся на разбойников потрошивших тюки.
— Вот даже пришлось добрых людей просить, чтоб помогли. Мешок-то где? Не потерял?
— На месте мешок! Пойдем покажу… А Гольш…
— Где?
— Там, — Гаврила небрежно махнул рукой куда-то назад. — Гольш мне про тень…
— Пойдем, покажешь.
Локти вовсе отпустили, и Митридан потянул его на корму. Крепкий чернобородый мужик, по-хозяйски трогавший тюки заступил им дорогу.
— Все, как и договорились?
Митридан кивнул нетерпеливо.
— Да. И товар и люди.
— А корабль?
— Нужен?
Чернобородый пожал плечами. Видно было, что мнется в нерешительности. Жадность пересилила.
— Не откажусь.
— Тогда и его бери.
Разбойник отступил, счастливо улыбаясь. Гаврила мельком глянул на того, ловя выражение счастья на заросшем бородой лице, сам улыбнулся и подумал, что все это мелочь, а вот самое настоящее счастье на этом корабле только у него одного.
— Ну, показывай…
Полный радости и предвкушения удачи Гаврила полез под лавку, под которой спрятал Митридановский мешок. Торопясь объяснить вновь обретенному другу как он попал сюда и полный уверенности в будущем он торопливо рассказывал о песиголовцах, о князе Владимире, об Игнациусе и печально закончившейся для того схватке с Киевским лихими людьми. Митридан слушал молча и только об Игнациусе переспросил.
— Пропал?
— Весь, — ответил из-под лавки Гаврила. — Дочиста!
— Если бы… — колдун досадливо крутанул головой. — Чего ты там возишься?
Гаврила червем выполз из-под лавки и мешок вытащил.
— Вот!
Митридан подхватил заветную ношу, взвесил в руках.
— Не открывал я, — сказал Гаврила счастливым голосом. — Все на месте.
— Да вижу, что не открывал. Раз живой, то и не открывал. Колдуны от чужих глаз свои тайны беречь умеют.
Он потянулся развязывать горловину и, наткнувшись на Игнациусову веревку, быстро отдернул руки.
— Та-а-а-ак, а это что?
— Это Игнациус привязал. Если б не она, то кто знает… В Киеве-то…
— Да знаю я все про Киев… Развяжи.
Веревку Гаврила смотал и бросил рядом.
Сдернув завязку с горловины, колдун сунул внутрь руку. Легкая озабоченность, что мелькала на лице, растворялась улыбкой, по мере того как Митридан шуровал в темноте мешка. Там что-то звенело, сыпалось, как горох. Гаврила молчал, ожидая благодарности. Дождался.
— Молодец, Гаврила!
Колдун и впрямь был доволен.
— Теперь амулет давай. Раз мы вместе, то он тебе уже без надобности.
Гаврилова голова упала на грудь.
— Ну, давай.
Масленников тяжело вздохнул и полез за пазуху — веревочка от талисмана все еще была на нем. Стащив через голову, он протянул шнурок колдуну.
— Вот. Что осталось…
Несколько мгновений колдун смотрел то на раскачивающуюся на пальце веревочку, то на стоявшего с опущенной долу головой Гаврилу.
— Что это? — севшим голосом спросил он.
— То, что осталось…
— Что осталось?
Он спросил это, хотя и так все понял. Лицо колдуна желтело, словно накопленная за годы жизни желчь разлилась под кожей. По Гавриловой спине пробежал озноб.
— Разбился. Когда разбойники в Киеве…
Глаза у колдуна превратились в щелки. Наверное, Гаврила тоже лицом изменился, потому как, колдун вдруг перестал щуриться и кивнул кому-то за спину. На Масленникова обрушился поток воды, и он от неожиданности сел на палубу.
— Потерял? — спросил Митридан, загоняя свое раздражение в печенку. — Потерял? А? Где?
Стыдно было Гавриле, но что делать?
— Разбил, — сокрушено признался он и, вспомнив боль, потряс рукой. — Руку себе обжег.
Митридан замер, словно охваченный холодом, а потом тихонько то ли взвыл, то ли застонал… Какое-то время от тупо смотрел сквозь Гаврилу, потом приказал.
— Руки покажи. Ладони.
Гаврила, почувствовав, что самое страшное миновало, вытянул руки. Наверное, колдун хотел сказать что-то, но не сказал. Он только вздохнул и, вытянув губы трубочкой, выпустил раздражение вместе с воздухом.
— Да, Гаврила Масленников, — помолчав, сказал он, наконец. — Огорчил ты меня. Обидел, как Бог черепаху не обижал…
Гаврила молчал. Нечего было на это возразить.
Молчание, однако, затягивалось и Гаврила, забеспокоившись, выдавил из себя.
— Зато мешок целый…
Митридан уже смирившись с потерей, взял Гаврилову руку и стал внимательно рассматривать.
— Счастье, оказывается не только умным, но и дуракам… — со вздохом сказал он. — Больно хоть было?
— Терпимо, — соврал Гаврила, вспомнив, как макал руку в пиво. — Однако, хорошего мало…
— Дурень, ты, — нехотя улыбнулся Митридан. — Ничего ты не понимаешь. Хорошего-то не мало. Его совсем нет.
Обида вспыхнула в Гавриле. Слова колуна делали муки его по дороге от дома до Киева и от Киева до Экзампая ничтожными и ненужными. Он поднял голову, расправил плечи и с достоинством отозвался:
— Может я и впрямь дурень, а и дурню тень положена. Когда пойдем мою тень добывать? Мне Гольш все объяснил…
— Дуракам тень не положена, — отрезал Митридан. — И умным не всем достается, а тут еще и дураки разные лезут.
Говорил он без злобы, словно рассуждал о чем-то очевидном.
— Был бы ты умный, то талисман мой берег бы, тогда еще, может быть… А так… Сам свою тень ищи.
Глава 21
Обида росла, словно сугроб в хороший буран, и все же Гаврила смотрел на него, ожидая что рассмеется колдун, хлопнет его по плечу и пойдут они… Не знал он еще куда они пойдут, да это было и не важно, главное, что пойдут вместе. Однако Митридан и не думал об этом, уже забыв про Масленникова, уже оставив его в своем прошлом. Гаврила почувствовал себя безштаным ребенком, которого взрослые походя обидели и даже не обратили на это внимания. Он все смотрел на колуна, ожидая, что что-то само собой изменится, но… И тут на него снизошло горькое откровение.
