Все эти годы его уродство их не касалось, ни капли не беспокоило, потому что до сегодняшней минуты он для них вообще не существовал.
Вот так сюрприз, сказала бы одна подруга другой, если бы могла сейчас говорить. Если бы, например, болтала с ней по телефону из своей спальни. Или если бы они ехали вдвоем сквозь июньскую зелень и, приглушив радио, что-то горячо обсуждали.
А если бы, опустив щетку для волос, она поймала в зеркале отражение подружки, то улыбнулась бы ей и сказала:
— Знаешь, это просто чудо… Настоящее волшебство… Жизнь… Это добро.
Она что-то прошептала, так тихо, что он не расслышал и наклонился поближе:
— Что? Что ты сказала?
Она откашлялась и сказала громче — голос дрожал, но звучал вполне отчетливо:
— Если хочешь убить одну из нас, убей меня. Меня, а не ее.
— Эмма, — прошептала Диана прямо в ухо дочери. — Поворачивайся и беги.
Опять раздался рык и ворчание, но, обернувшись, она увидела, что Эммы рядом нет, на том месте, где стояла девочка, не осталось ничего, кроме сияния и хрустально прозрачного в своей совершенной пустоте воздуха, — это была свобода, маленькими ступеньками восходящая к всепрощению и любви.
Майкл Патрик произнес тихо, словно нехотя:
— А ты что скажешь?
Блондинка наклонила голову.
Хотела она бы знать, что должна сказать. Она вдруг поняла, что никогда раньше так не боялась — ни разу в жизни…
Она боялась того, что…
…ее скелет, мышцы и пульсирующая в сердце кровь требовали жизни, толкали ее прочь от смерти. Вся ее вода, вся соленая влага взывала к самосохранению.
Не ревность и не зависть. Не гнев, не ненависть, не злоба, не возмущение. Ничего подобного.
Только слепой ужас и всепоглощающий страх.
Майкл Патрик поднес пистолет к ее уху, задев висок. Иссиня-черное дуло что-то проникновенно нашептывало ей на ухо. Он ждет ответа. Она открыла глаза. Зеркало на стене девчачьего туалета опустело: в нем только плечи Майкла Патрика. Но она разглядела в нем и кое-что еще. Женщина средних лет за рулем серебристого мини-вэна, на соседнем сиденье — ее дочь, пристегнутая ремнем. На бампере уносящейся прочь машины наклейка: «Выбери жизнь». Если ты выберешь жизнь, никто тебя не накажет, шептал ей страх. Просто тебе придется со всем этим жить.
— Убей ее, — сказала она. — Ее, а не меня.
Диана повернула голову назад, чтобы перед тем, как темнота разлучит их навеки, увидеть дочь, стрелой летящую к спасительным соснам, и вскрикнула от радости.
Малышка бежала изо всех сил, так быстро, как только могли бежать ее маленькие ножки, она бежала, не оглядываясь назад, и вскоре скрылась в их безопасной сени.
Когда волк прыгнул на Диану, она широко раскинула руки, принимая его.
От первого выстрела на руки Дианы пролился с небес теплый дождик. Второй выстрел вогнал блестящие осколки зеркала в левую височную долю мозга, научное название которой она отлично помнила. Впрочем, кажется, именно в этом месте гнездилось и ее будущее, правда, отныне — воображаемое. Такое, каким оно могло бы стать…
Эпилог
Май
Диану выбрали королевой мая. Вся больница белым роем жужжала вокруг нее. У чисто промытого, сверкающего окна, сотрясаясь, тарахтел кондиционер. Кто-то поворачивал ее лицо к свету, стараясь изгнать из нее темноту, вернуть ее в мир света. Ей то шептали, то кричали:
— Диана…
— Диана!
— Ты помнишь, как тебя зовут?
— Ты знаешь, где ты?
Мужчина давил ей на грудную клетку, женщина делала искусственное дыхание изо рта в рот. Чем-то закапывали глаза. Потом оставили ее в покое, положили на носилки — ей представилось, что это колесница с запряженными в нее птицами: по одной каждого знакомого вида.
Воробьи, чайки, малиновки, дрозды, голуби. Она могла бы к ним прикоснуться, но у нее были связаны руки. Могла бы их позвать, но забыла слова.
Они разлетелись, как мечты, растаяли, как призраки.
Умерла, сказал кто-то.
— Кто? Кто умер? — спросила она.
Не ты, милая, ответил он.
Ее подняли, положили и понесли. Вокруг собралась толпа любопытных, а потом за ней захлопнулась дверь, и началось…
Десятки снов.
Столетия, многие жизни снов и зеркал.
Возле постели кто-то поставил кувшин с букетом сирени.
На подоконник опустился черный ворон и, заглядывая в окно, злобно закаркал: «Ты, ты!»
Диана посмотрела на него, и птица, словно испугавшись, забила крыльями и улетела.
За нее дышал аппарат. По радио лилась песня. «Милая, милая». Рядом тихонько плакала мать.
Неужели она заново родилась? Во второй раз?
— Она нас не слышит. — Это голос отца.
Но она слышала.
И всех их видела. Целые трибуны, заполненные любящими ее людьми в трауре. Они, кажется, даже за руки держались?
Когда мистер Макклеод возлагал ей на голову корону, в уголке его правого глаза блеснула хрустальная слезинка.
— Ты самая красивая королева мая за всю историю школы Бриар-Хилла.
Потом платформа с живыми и бумажными розами дрогнула и двинулась.
Длинный белый лимузин потащил ее со стадиона, мимо университета и школы, по улицам ее родного города, вдоль которых выстроились люди с букетами цветов, скандирующие ее имя:
— Ди-а-на! Ди-а-на!
Диана повернулась помахать родителям. Прощайте, прощайте. Те беззвучно шевелили губами и посылали ей воздушные поцелуи, тесно прижавшись друг к другу, как, должно быть, прижимались, когда зачинали ее.
Слышалась музыка — флейты, трубы и скрипки. Музыканты играли для нее, и казалось, весь город, да что там город, весь мир, окутанный музыкой, с любовью заворачивал Диану в прозрачную пелену теплого воздуха. В конце концов, сейчас ведь весна, и все вокруг было напоено ароматом цветов, а улицы усыпаны лепестками.
Везде так много людей.
Они махали, плакали и смеялись, когда она проплывала мимо.
Она увидела миссис Мюлер с красной замшевой сумочкой Дианы и связкой ключей в руках. Она жалко и просительно улыбалась: неужели хотела вернуть Диане сумку?
Диана наклонилась, но до нее было не дотянуться. Тогда она просто улыбнулась, и миссис Мюлер махнула в ответ рукой… Позже, позже…
В толпе мелькнула девочка из начальной школы — пухленькая блондинка в очках, та самая, что упала как-то на цементных ступеньках школьного крыльца, и никто не остановился, чтобы ей помочь. Девочка что-то выкрикнула. Очки у нее разбились, по лицу струилась кровь. Но Диана проплыла мимо.
