Наверное, у меня нет права жаловаться. Моя жизнь никогда не подвергалась опасности, желудок всегда был полон. Возможно, я нечасто спал, зато мог не бояться по ночам. Более того, мне не пришлось работать в отделе ПИ.
— ПИ?
— Приема информации. Данные, которые мы передавали, не рождались на борту «Урала». Они приходили со всего мира, от экспертов и мозговых центров из разных правительственных зон безопасности, передававших сведения операторам ПИ, а те уже переправляли их к нам. Большую часть данных транслировали на гражданских открытых частотах, которые были забиты криками обычных людей о помощи. Миллионы разбросанных по всей планете несчастных душ кричали в свои микрофоны о том, что их дети умирают от голода, крепости горят, оборона рушится под натиском живых мертвецов. Даже не понимая языка, как многие из наших операторов, страдающий человеческий голос ни с чем не спутаешь. Операторам не позволялось отвечать, не было времени. Все передачи шли только по делу. Даже знать не хочу, что творилось в душах наших работников.
Когда из Буэнос-Айреса пришла последняя передача — знаменитый латиноамериканский певец исполнял колыбельную — один из операторов не выдержал. Он был всего лишь восемнадцатилетним русским моряком, который забрызгал своими мозгами весь пульт. Тот парень оказался первым, а за ним последовали все операторы ПИ. Ни один не дожил до сегодняшнего дня. Последним стал мой бельгийский друг.
«Ты носишь эти голоса в себе, — сказал он мне однажды утром. Мы стояли на палубе, смотрели в коричневую муть и ждали рассвета, которого не увидим. — Эти крики останутся со мной до конца жизни, они никогда не утихнут, не перестанут звать за собой».
Демилитаризованная зона, Южная Корея
Чой Хунгчой, заместитель директора Корейского центрального разведывательного агентства, показывает на сухой, холмистый, ничем не примечательный ландшафт слева от нас. Его можно спутать с Южной Калифорнией, если бы не покинутые блиндажи, выцветшие флаги и забор с ржавой колючей проволокой, упирающийся в горизонт с обеих сторон.
— Что случилось? Никто не знает. Ни одна страна не была лучше подготовлена к отражению инфекции, чем Северная Корея. Реки на севере, океан на востоке и западе, а с юга (показывает в сторону демилитаризованной зоны) наиболее надежно укрепленная граница на Земле. Вы видите, какая гористая тут местность, как ее легко защищать. Но вы не можете увидеть, что эти горы изъедены титанической военно-промышленной инфраструктурой. Северокорейское правительство, наученное горьким опытом ваших бомбардировок в пятидесятых годах, трудилось не покладая рук, чтобы образовать подземную систему, которая позволила бы народу пережить войну в безопасном месте.
Наши северные соседи создали весьма милитаризированное общество, приведенное в такую боевую готовность, что Израиль на их фоне — сущая Исландия. Больше миллиона мужчин и женщин служили в армии, более пяти миллионов числились в запасе. Это больше четверти населения, не говоря уже о том, что почти все граждане когда-либо проходили базовую военную подготовку. Но главное — другое. Главное при таком виде войны — почти сверхчеловеческая дисциплина в стране. Северным корейцам с рождения вдалбливали, что их жизнь ничтожна, что они существуют для служения Государству, Революции и Великому Вождю.
Это почти полная противоположность той ситуации, что сложилась у нас, на Юге. Мы были открытым обществом. Международная торговля являлась источником нашей жизненной силы. У нас царил индивидуализм, пусть не до такой степени, как у вас, американцев, но протестов и всяких народных волнений нам более чем хватало. Мы отличались таким свободолюбием и разобщенностью, что едва сумели ввести доктрину Чанга[48]во время Великой Паники. На Севере подобный внутренний кризис немыслим. Даже когда из-за просчетов правительства у них начался голод, почтим геноцид, они предпочитали есть собственных детей,[49]чем хотя бы шепотом высказать недовольство. О таком подчинении Адольф Гитлер мог только мечтать. Стоило дать каждому гражданину пистолет, камень или даже просто приказ драться голыми руками, показать на зомби и крикнуть: «Бей их!» — подчинились бы все, вплоть до древних старух и детей, едва начавших ходить. Это было государство, рожденное для войны, находящееся в полной боевой готовности с 27 июля 1953 года. Если бы мне предложили выбрать страну, которая может не только выжить, но и победить в грянувшей войне, я бы назвал Корейскую Народно-Демократическую Республику.
Так что же случилось? За месяц до начала неприятностей, до первых вспышек эпидемии в Пусане, Север внезапно безо всяких объяснений оборвал все дипломатические контакты. Нам не сказали, почему закрылась единственная железная дорога, соединявшая нас по земле, почему некоторым нашим гражданам, которые десятилетиями ждали возможности увидеть родственников с Севера, внезапно разбили все надежды справкой о запрете. Они ничего не говорили. От нас отделались обычной фразой: «Дело государственной безопасности».
В отличие от многих других, я не думал, что это прелюдия к войне. Север всегда угрожал одинаково. А тут по данным со спутников, нашего и американского, никаких признаков. Нет передвижения войск, заправки самолетов, кораблей или субмарин. Более того, наши наблюдатели, расположенные вдоль демилитаризованной зоны, заметили даже, что численность солдат на той стороне убывает. Мы знали всех их пограничников. За долгие годы сфотографировали каждого, дали им прозвища — например, Змеиный Глаз или Бульдог, — даже занесли в досье предположительный возраст, биографические данные и сведения о личной жизни. Теперь они исчезли, растворились за укрепленными окопами и блиндажами.
Индикаторы сейсмической активности тоже молчали. Если бы Север начал операцию в туннелях или даже начал перегруппировку войск со своей стороны демаркационной линии, мы бы их услышали через несколько минут.
Панмунджом — единственная область вдоль демилитаризованной зоны, где стороны могут встретиться для переговоров лицом к лицу. Там мы вместе содержим конференц-зал, на нескольких метрах открытого внутреннего двора — военные представительства обеих сторон. Часовые постоянно менялись. Однажды ночью солдаты северокорейского подразделения ушли в барак, но на смену им никто не вышел. Двери закрыли. Свет погасили. Больше мы их никогда не видели.
Еще мы заметили полное прекращение работы спецслужб. Шпионы с Севера проникали к нам регулярно и предсказуемо, как сменяются времена года. По большей части их было легко обнаружить. Они носили вышедшую из моды одежду и спрашивали цены, которые должны и так знать. Мы постоянно их вылавливали, но как только начались вспышки, их число сократилось до нуля.
— А ваши шпионы на Севере?
— Пропали, все разом, почти в то же время, когда вырубились электронные средства наблюдения. И дело оказалось не в помехах, которыми забивали сигнал. Не было вообще никакого сигнала. Один за другим исчезали гражданские и военные каналы. Судя по картинкам со спутника, в полях становилось все меньше крестьян, в городах — меньше пешеходов, даже «добровольцев» отозвали со множества общественных работ, чего никогда прежде не случалось. Не успели мы и глазом моргнуть, как от Ялу до демилитаризованной зоны не осталось ни единой живой души. С точки зрения разведки казалось, что вся страна, каждый мужчина, женщина и ребенок в Северной Корее просто растворились в воздухе.
