откинулась, и меня к себе притянула. Потом говорит – подожди, надо простыню убрать, а то я девушка, испачкаем. Тут у меня совсем голову снесло. Ну, хоть ума хватило не торопиться и быть осторожным. Потом мы с ней долго лежали рядом. Она смотрела на облака, а я на нее. А потом всё закончилось. Она сказала: «Уходи, я хочу искупаться». Я спросил, когда мы еще увидимся, а она ответила, что не надо нам больше видеться. Но она меня никогда не забудет. И вроде как сердито: «Иди, мехвод, иди!»
Я встал и говорю ей: «Меня Александр Петрович Лазарев зовут. Служу в танковой дивизии. Я тебя найду, когда война закончится». И номер сказал. А она опять повторила: «Иди, пожалуйста, иди». Я ее поцеловал и ушел. Только ночью понял, что это ведь я изменил Надюше, так получается. Но совесть совсем не мучает, просто грустно. Я другого не могу понять: что это такое вчера получилось? Почему она мне всё это разрешила? Может, она боялась, что я ее изнасилую? Да нет, совсем не похоже. Она знала, что я бы не стал. Но она меня не остановила. Даже наоборот. Наверное, это из-за войны? Не понимаю.
На фронт мне пора, вот что это значит. Завтра пойду говорить с доктором.
(Ну да, вот она, мама Бори, всё сходится! Ну надо же. А на фронт его не отпустят завтра, я прямо уверен! – Боря.)
17 сентября
Доктор сначала ничего не хотел слышать, но я тут уж тоже уперся. Тогда он вздохнул и сказал, что всё равно на фронт мне пока нельзя, рано. Что, мол, я могу не справиться с управлением после контузии, реакция замедленная. Придумал всё, наверное. Но сомнения у меня поселил. Велел прийти завтра. Интересно, что он надумает?
А у Люси фамилия Валеева, вот что я разузнал. Найду ее обязательно, когда война будет позади. А сейчас я запрещаю себе о ней думать. Постараюсь, по крайней мере.
(Ну я же говорил! Рано на фронт. Так, Валеева, значит. Запишем! – Боря.)
18 сентября
Пишу поздно вечером. Меня назначили автослесарем на автобазу! Это доктор через знакомых узнал, что там срочно необходим такой, как я. Прямо так и сказал: «Такой, как вы». Буду оправдывать доверие и долечивать ноги – мне целую бутыль дали какой-то прозрачной жидкости и еще пузырек белой бол-тянки. Порошков целый кулек. И велели найти самые широкие штаны, о чем я и сообщил на новом месте работы. Теперь веревкой подвязываюсь, такие широкие. Они плотные, из тонкого брезента. А рубашку мне доктор где-то раздобыл. С обувью хуже. Пока так и гуляю в этих серых тапках на босу ногу. Хорошо, что погода держится сухая. Ночую здесь же, на диванчике в конторе. Жарковато, правда, и с мухами беда просто. Зато есть керогаз и лампочка.
19 сентября
Задача номер один: купить (или как-нибудь раздобыть) одежду и обувь. Официально я нахожусь на долечивании почему-то, вчера узнал. Это в сопроводительной бумажке написано. И я должен через неделю зайти ему показаться. Хитрый доктор какой. Но я ему благодарен. А взяли меня как бы на испытательный срок, сказали. Потому что меня еще не очень выписали. В общем, я запутался. Пусть сами разбираются.
Вечером читал газету. Идет контрнаступление! Надо быстрее приводить в порядок ноги и голову и возвращаться туда, где я должен быть.
20 сентября
Работы много, с непривычки голова кружится, и всё время присесть тянет. А лучше прилечь куда-нибудь. Мне дали талоны на завтрак и обед, хожу в столовую. Нашел магазинчик, вчера покупал у них соленые огурцы и черный хлеб, чем и поужинал. Соскучился я по соленым огурцам.
22 сентября
Сталинград в огне, идут бои. 17 сентября был бой за вокзал. Как же мне жаль город. Красивый был. А еще больше жалко людей.
Вчера мне принесли ботинки! Очень кстати, а то похолодало. И обещали принести еще одежды. Хорошо, что деньги у меня есть. Так и таскал их, еще с училища. Вот и пригодятся! А за ботинки денег не взяли почему-то. Тапки постирал кое-как. Все-таки я их измазал солидолом, и вообще очень грязные стали.
(Я спросил у Алексея Степановича, почему не взяли деньги за ботинки. Он предположил, что ботинки были с трупа. Ну да, похоже на то. Я бы тоже денег не взял. – Боря.)
23 сентября
Работы очень много. С ногами хуже стало. Вечером нет сил мазать. И все-таки нельзя мне долго на корточках сидеть, потом штаны отдирать приходится от ожогов.
27 сентября
А я опять на койке. Воспаление, температура. Доктор очень ругался. Три дня велели лежать, колют уколы. А потом – в команду выздоравливающих на две недели, на легкий труд. Да что ж такое-то.
29 сентября
Сплю очень много, даже сны особо не снятся. Если снятся, то какие-то механизмы, мне незнакомые. Очень тягомотные сны. Тетрадь заканчивается, две странички осталось. Вчера видел ту кошку.
30 сентября
Осмотрел меня доктор. Не хотел отпускать, хмурился, но мест мало, а раненых очень много, и еще везут и везут. Я спросил про Люсю. Ее временно перевели в лабораторию, потому что спина болит обихаживать раненых. Доктор очень жалел. Оказывается, у нее прекрасный музыкальный слух, и она могла по звуку понять, как далеко, в каком направлении и даже из чего стреляют.
Я почему-то так и знал, что мы не увидимся. Собираюсь в команду выздоравливающих. На этом тетрадь закончу, наверное, хотя еще страница есть. Что-то я устал записывать и недоволен собой, что ли. Будто по кругу какому хожу. Устал я как-то от всего.
(На этом дневники Александра заканчиваются. Значит, он последние две тетради вместе с Борей привез. Жалко, что дальше ничего нет. Потом еще раз внимательно всё просмотрю, может быть, в какой переписке о нем информация будет. Так, возвращаюсь к Сене. – Боря.)
Письма Семена домой (продолжение)
«24 марта 1943
Здравствуйте, мои дорогие мама и папа, и баба Лида, конечно же! Ура! Вы все живы-здоровы и получили кучу моих писем! Все-таки не зря я старался. Думаете, это легко было, садиться за письмо? И еще отдельное ура, что Саша весточку послал! Жив-здоров, хотя и был ранен. Одно письмо, но по нынешним временам и это замечательно! Значит, так. Последнее от меня было с семенами, получается? И потом вы ничего обо мне не знали? А я о вас. И мы беспокоились
