Частица моих корней. Этот дом на картине – усадьба Раскиных в Западной Сибири. А я тоже Раскин, но как же я далек от этого дома, как далек от людей, которые его построили.
– Западная Сибирь не так уж далеко, хозяин. Можно даже сказать, что совсем рядом.
– Верно. Недалеко, если говорить о расстоянии. В других отношениях гораздо дальше.
Он почувствовал, как тепло камина, наполняя кабинет, мягко тронуло его за лицо.
…Этот дом слишком далеко – и совсем не в той стороне.
Утопая ступнями в ковре, механор тихо вышел из комнаты. А Раскина одолевали тяжёлые думы:
«Она долго работала, всё старалась поточнее передать то, что её занимало. А что её занимало? Я никогда не спрашивал, и она мне никогда не говорила. Помнится, всегда казалось, что, вероятно, она говорила о дыме – как ветер гонит его по небу; об усадьбе — как она приникла к земле, вросла в неё, сливаясь с деревьями и травой, укрываясь от надвигающегося ненастья.
Но, может быть, что-нибудь другое? Какая-нибудь символика, какие-нибудь черты, роднящие дом с людьми, которые его строили?»
Он встал, подошел ближе и остановился перед камином, запрокинув голову. Теперь он отчётливее различал мазки, и картина смотрелась не так, как на расстоянии. Видно технику, основные мазки и оттенки – приёмы, которыми кисть создает иллюзию. Подумал:
«Видна надёжность. Она выражена в самом облике крепкого, добротного строения. Стены из неотёсанного камня. Стойкость. Она в том, как здание словно вросло в землю – цоколь оброс мхом и травой. Во всём его облике явственно видна суровость. упорство, некоторая сумрачность…»
Целыми днями она просиживала, настроив камеру на усадьбу, прилежно делала эскизы, писала не спеша, часто сидела и просто смотрела, не прикасаясь к кистям. Видела енотов, – и по её словам, видела механоров, – но их она не показала, ей нужен был только дом. Одно из немногих сохранившихся поместий. Другие, веками остававшиеся в небрежении, разрушились, вернули землю под собой природе.
Раскин задумался:
«Но в этой усадьбе были еноты и механоры. Один большой механор, и, как она говорила – множество маленьких. Я тогда не придал этому значения – был слишком занят. Может быть, зря».
Он повернулся, прошел обратно к столу:
«Странно, если вдуматься. Механоры и еноты живут вместе. Один из Раскиных когда-то занимался этими зверьками, мечтал помочь им создать свою культуру, мечтал о двойной цивилизации – человека и енота».
В мозгу мелькали обрывки воспоминаний. Смутные обрывки сохранившихся в веках преданий об усадьбе. Что-то о механоре по имени Дядюшка Бэмс, который с первых дней служил семье Раскиных. Что-то о старике, который сидел на лужайке перед домом в своей качалке, глядя на звёзды и ожидая исчезнувшего сына. Что-то о довлеющем над домом проклятье, которое выразилось в том, что мир не получил учения хтоника Серемара.
Видеофон стоял в углу комнаты, словно забытый предмет обстановки, которым почти не пользуются. Да и зачем им пользоваться – весь мир сосредоточился здесь, в Синеграде.
Раскин встал, сделал несколько шагов, потом остановился. Все номера кодов вызова в каталоге, а где каталог? Скорее всего в одном из ящиков стола...
Он вернулся к столу, начал рыться в ящиках. Охваченный возбуждением, искал нетерпеливо, словно терьер, ищущий кость.
Глава 5
Глава 5
Дядюшка Бэмс, механор-патриарх, потёр металлический подбородок такими же пальцами. Он всегда так делал, когда задумывался – бессмысленный жест, нелепая привычка, заимствованная у людей, с которыми он так долго общался. На подбородке от этого был виден характерный штрих.
Его взгляд снова обратился на чёрно-полосатого енота, сидящего на полу рядом с ним.
– Так ты говоришь, волк вел себя дружелюбно? – сказал Дядюшка, – И он предложил тебе белку?
Альберт взволнованно заёрзал, и ответил механору:
– Дядюшка, это один из тех, которых мы кормили зимой. Из той стаи, которая приходила к дому, и мы пытались её приручить. Ты же помнишь?
– Смог бы его узнать?
Альберт кивнул:
– Конечно. Я запомнил его запах. При встрече узнаю сразу.
Механор Ватсон переступил с ноги на ногу:
– Послушай, Бэмс, задай ты ему взбучку! Ему положено было слушать тут, а он убежал в лес. Что это он вдруг вздумал гоняться за белками? Надо задать ему!
– Это ты заслужил взбучку, Ватсон, – строго перебил его Дядюшка, – За такие грозные слова. Тебя придали Альберту в помощь, ты его часть. Не воображай себя обособленной личностью, ты всего-навсего руки Альберта. Будь у него свои руки, он обошелся бы без тебя. Ты ему не наставник и не совесть. Только руки, запомни. Рука-помощник.
Ватсон возмущённо зашаркал ногами.
– Я убегу, – с металлическим щелчком фыркнул он.
Дядюшка глянул на него:
– К диким механорам, надо думать. Так что-ли?
Мелкий кивнул:
– Они меня с радостью примут. У них такие дела затеяны… Это серьёзные ме́хцы. Я им пригожусь.
– Ты можешь сгодиться, только как металлолом, – язвительно произнес Дженкинс, – Ты же ничему не обучен, ничего не знаешь, где тебе с ними равняться, шатун кривошипный!
Он повернулся к Альберту:
– Подберём тебе другого.
Тот покачал головой:
– По мне, так и Ватсон хорош. Я с ним как-нибудь полажу. Мы друг друга знаем. Он не дает мне лениться, заставляет всё время быть начеку.
– Вот и прекрасно, – заключил Бэмс, – Тогда ступайте. И если тебе, Альберт, случится опять погнаться за белкой, и снова попадётся этот волк, попробуй с ним подружиться.
Сквозь окна в старинную комнату струились багряные лучи заходящего солнца, они несли с собой тепло весеннего вечера.
Дядюшка спокойно сидел в кресле, слушая звуки снаружи. Там звякали коровьи колокольчики, да тявкали маленькие еноты-щенки. В его электронном мозгу крутились тяжёлые цифро-мысли:
«Бедняжка, – думал он, – улизнул и погнался за белкой, вместо того чтобы слушать. Слишком много информации, слишком быстро всё произошло… И так у всех. Это надо учитывать. А то, как бы не надорвались. Осенью устроим передышку на неделю-другую, побродим по холмам, посидим у костра. Это пойдет им только на пользу.
А там, глядишь, настанет день, когда все
