у Анисимова был цепким, еще до льда, когда шел мокрый снег, иногда уступающий место сплошному, очищенному от снежной примеси дождю, он приметил одно место, где крутились толстолобики. Их было много, и не потому, что там изобиловала съедобная трава и в омуте постоянно стояла, точнее – висела, лениво колыхаясь, зеленая муть, столь любимая этой добродушной рыбой, а большая заводь просто была одним из амурских нерестилищ.
Ну, до нереста, до поры, когда заводь надо будет охранять, еще далеко, дожить, честно говоря, нужно, сейчас же на толстолобика можно охотиться сколько угодно. На Чуне Анисимов ловил толстолобиков неплохих, по шесть-восемь килограммов, однажды на крючок сел даже девятикилограммовый поросенок, когда Анисимов вытянул его на берег, он сопел недовольно, как старый хряк…
В общем, объявился толстолобик и на Чуне, хотя река эта не принадлежала к числу спокойных, вольно зарастающих травой – весь мусор она сгребала и уносила вниз, но специалисты все-таки решили почистить и ее. К слову, Чуна и приучила Анисимова к толстолобику, который и для ухи годился, и для вяления, но особенно хорош был жареный, порезанный крупными кусками, с большим количеством лука, обильно присыпанный грузинской приправой хмели-сунели…
Сейчас полно других приправ, самых разных, в магазинах все полки заставлены яркими пухлыми пакетами, а вот хмели-сунели нет. Скорее всего, потому, что у России испортились отношения с Грузией – чего-то не поделили сильные мира сего, стоящие у штурвалов. Кто виноват – не знает ни один человек на Дальнем Востоке, только вот хмели-сунели не стало.
Снег под лыжами хрустел жестко, льдисто – приносящиеся из Китая ветры на широком речном поле разгонялись с самолетной скоростью и утюжили снег до деревянной прочности. Но, несмотря на мороз, лед еще не должен иметь зимнюю крепость, непробиваемым, стальным и толстым он станет только к середине января. А сейчас лед пока еще молодой… Хотя автомобиль на своих плечах уже может держать.
Через час Анисимов вернулся в дом, соскреб с лица сосульки и проговорил спокойным, уже остывшим от встречи с дочерью голосом:
– На ночь можем поставить снасть… Думаю, на жарево что-нибудь попадется… Есть у меня такое предчувствие.
Поскольку доктор вернулся замерзший, с красными, прихваченными морозом щеками и долго топал ногами, стараясь их согреть, то Микулин вновь, как и перед уходом Анисимова, спросил:
– Может, я помогу?
В ответ Анисимов откашлялся и отрицательно покачал головой:
– Не нужно. Чего на морозе париться? Достаточно меня одного. – Опустился на лавку, рядом с ведром, всклень наполненном колодезной водой. – Однако температурка уже минут двадцать, а может, и еще ниже.
– Ветер лютый, – пожаловался Жигунов, – до костей пробирает.
– Два метра скорости ветра равны одному градусу мороза. Если ветер дует со скоростью двадцать метров в секунду – добавляй еще десять градусов к морозу, – сказал Черепенников.
– Тут ветры китайские, иногда они бывают даже свирепее монгольских. Если в читинской степи случайно откроешь рот, то можешь не досчитаться зубов – ветер выдует их. – Анисимов соскреб со щек остатки сосулек, швырнул на металлический лист, прибитый к полу у основания печки, умолк, приходя в себе. Погрузился в свои мысли.
В работе, в делах каждодневных он и не заметил, как Настя выросла, сформировалась в сильную изящную женщину, имеющую строптивый характер и свое мнение по любому поводу, даже если не знает, о чем идет речь, – такой Настю воспитала мать, слепила по своему подобию, слепила родное дитя, которое, похоже, уже совсем не принимает отца, считает его чужим…
Было над чем задуматься.
К вечеру, когда сквозь сумерки горизонта проклюнулась желтая ледышка – крохотный колобок заходящего солнца, – Анисимов вновь сунул ноги в толстые, вырезанные из коровьей кожи лямки охотничьих лыж, на манер карабина перекинул через плечо коловорот, за ним котомку с имуществом и отправился к толстолобиковой заводи…
Хорошо, ветер регулярно сгребал со льда снег, заводь можно было отыскать, и то Анисимов, когда ходил в разведку, нашел ее не сразу, поскольку ориентиров было мало, – ничего, кроме нескольких кустов на берегу, каких здесь росли тысячи, да гряды деревьев невдалеке, очень похожих на другие деревья, в избытке росших на амурском окоеме, повторяющем береговой рельеф.
Особенно мало было ориентиров зимой, когда все присыпано снегом. Впрочем, у Анисимова была своя метода поиска, свои ориентиры, которые не были ведомы другим. Да и к нужной заводи вели остатки лыжного следа, проложенного днем, серая крупичатая пороша еще не заштукатурила, не сровняла его с общим покровом.
Коловорот у доктора был добротный, сработанный чунскими умельцами за колючей проволокой, он быстро, без скрежета и визга пробурил дырку, метрах в четырех от нее еще одну, затем достал из котомки походный топорик, подровнял края лунок, дырявой поварешкой выскреб из дырок куски льда. Он решил испробовать снасть, которую привез с Чуни.
Здесь эту снасть не знали, не дошла еще, а на Чуне она уже работала. И работала безотказно. Впрочем, секрет весь крылся не в снасти, а в насадке – клейком травяном коме, сдобренном ароматными снадобьями.
Снасть больше походила на перемет, чем на что-то еще, длинные концы ее украшали четыре поводка, к которым были привязаны пахучие зеленые груши, сочные и привлекательные, травяные, внутри каждой груши находился толковый японский крючок, с которого рыба не умела соскакивать – не научилась еще.
Если амурская рыба будет такой же азартной, как и чунская, то завтра на столе должна стоять их огромная сковорода с хорошим жаревом.
В голову неожиданно пришла Настя, в ушах зазвучал ее резкий, с металлическими нотками голос, и Анисимов от неожиданности передернул плечами – ну будто бы его пробило обжигающим холодом. Лицо сделалось увядшим, печальным – не повезло ему. Он все-таки надеялся, что дочь будет другой. Но, увы, получилось то, что получилось…
Губы у него дрогнули, он обиженно пожевал ими, потом закусил зубами. В конце концов, он не один такой. Это первое, и второе – у него есть кореша-пограничники Микулин, Зубенко, Черепенников, Жигунов, вместе они – та же семья. Может быть, даже больше, чем семья родная, – мужики не сдадут, не подведут, не поставят подножку, не потребуют, чтобы он подарил кому-нибудь из них квартиру.
Хотя дарить уже нечего – квартира отписана дочери. С другой стороны, та может продолжить концертную деятельность и дальше: переселит в какую-нибудь церковную сторожку мать, а сама останется в хорошей, практически элитной квартире в центре города, затем продаст ее и купит жилье, например, в Новосибирске. Может такое быть? Еще как может. Новосибирск – центр Сибири… Или вообще нацелится на столицу
