даже неприхотливый полынок с трудом утоляет жажду и при этом способно расщедриться на полпуда мёда.
Да и глаз проезжего радует неброской прелестью. Словом, вылитая тебе красна девица на горушке. Точнее – на пьедестале.
ПРАВОЕ – ЗАГРЕБАЙ, ЛЕВОЕ – ТАБАНЬ…
То, что серые вороны обожают путешествовать на шару, подмечено давно. Однажды мы с приятелем по поплавку попали под жуткий ливень на берегу Шайтанки. Обычно смирная речушка, на сей раз решила отпраздновать пришедшее из глубины веков название.
Подстёгиваемая семихвостой плёткой молний, она неслась вскачь, оставляя на стволах прибрежных ив ошмётки лугового сена. А вскоре показались и сами копны. Словно караван сорвавшихся с якорей барж, они плыли мимо нашего разрушенного стихией стойбища.
– Дедушка Мазай возрыдал бы от восторга, – молвил приятель, указывая мокрым перстом на головную копёшку, где восседала серая ворона.
К тому времени гроза пошла на попятную. Мельничные жернова её укутались за оглохшими от небесной канонады холмами. Сквозь полынью в облаках выпал нестерпимо яркий свет, и над взъерошенными берегами встала многоликая радуга. Ещё одну ворону-путешественницу я увидел на пляже Безымянного. Она оседлала транцевую доску рыбацкого ялика и, как мне чудилось, сердито выговаривала гребцу, мужику таких выдающихся размеров, что штормовые волны рядом с ним должны качаться мелкой рябью.
– Из-за чего скандал? – полюбопытствовал я у рыбака, а когда тот вышагнул на берег из облегчённо вздохнувшего ялика. – Мне послышалось, что ваша пассажирка голосом боцмана командует: «Правое весло – загребай, левое – табань».
– Может быть, – рассмеялся мужик, вытряхивая из резинового сапога сорок седьмого калибра попавший туда камушек. – А вообще чёрт её поймёт. Шепелявит как беззубая старушенция. И ещё матерится. Наверное, воспитывалась в неблагополучном семействе. Оттуда и сбежала.
– От вас чего ей надобно?
– Рыбки. Поделился с ней таранухой. Теперь закусывает на берегу.
Управившись с рыбешкой, матершинница вновь оседлала вытащенный на песок ялик. Я выпросил у рыбака ещё одну тараньку, размером с ладонь. Серая ворона деликатно взяла её поперёк туловища и улетела под вопли черноголовок, которые так и не научились выпрашивать милостыню.
ТЕРЕМОК С ИВАМИ
Теремок на берегу степного пруда смотрелся сквозь дымку, словно сказочный Китеж-град. Опечаленные приходом осени хризантемы роняли на садовую дорожку холодные слезы, а сбежавшие к самому урезу воды ивы казались воплощением скорби.
О том, что теремок обитаем, можно догадаться по запаху жареной рыбы и перекличке посуды. Хозяева, наверное, завтракали, и поэтому я не осмелился их тревожить. Да и что смог бы ответить на вопросительный взгляд: «Зачем нелёгкая принесла?» Чем объяснить ранний визит? Желанием пообщаться с опечаленными хризантемами?
Чтобы не быть превратно понятым, возвращаюсь на противоположный берег. Теперь между тем и этим – возлежащее на пруду отражение осени. А ещё – лёгкая дымка. Подобно лёгшей на ресницы паутинке, она размывает панораму.
Такие теремки не редкость. Оттеснили на задний план природу и кичливы, словно выставившая напоказ златые ошейники-ожерелья состоятельная модница. Разумеется, богато жить никому не возбраняется. Но лишь в том случае, если достаток не сопровождается откровенным барством. Иного определения не могу подобрать для соотечественников, которые вьют гнезда-особняки в райских кущах. И тем самым подчёркивают превосходство над простым людом.
Впрочем, хозяин теремка, с которым я так и не осмелился завести знакомство, явно не из хамовитого отродья. Он ничего не отнял у природы, а лишь добавил ей. Построился на арендованном клочке берега, которым брезговали даже рыбаки, посадил деревья, украсил садовые дорожки астрами.
А вот забор трехметровой высоты так и не воздвиг. Живёт всем взглядам открытый, не обращая внимания на завистливые вздохи. И правильно делает. Пусть смотрят. Может быть, сыщутся еще охотники сотворить точно такую же сказку на радость себе и проезжему человеку.
ОСЕНИ ПОЛНЫЙ МЕШОК
Старая улица подобна горному ущелью. Свежий норд-ост гонит по ней поток осенней листвы. А ещё эта улица состоит в ближайшем родстве с морем. Корни могучих каштанов так всхолмили тротуары, что прохожих можно принять за возвращающихся из таверны матросов.
Из подворотни, которую венчает арка времён переселения крымских греков в Приазовье, выметнулся трехцветный котёнок и с полного маху бросился в бурный поток. Он так увлечённо играется с листьями, что машины осторожно объезжают его стороной.
Наконец котёнку наскучила забава, и он вернулся во двор. Шалый норд-ост сюда почти не проникает. Лишь сквознякам изредка удается подшутить над хозяйкой трехцветного шалуна, дочерью моего приятеля Полиной, которая сражается с листопадом при помощи перевязанного шнурком веника.
На лицо Полины надета маска сердитой феи. Её никак не удается выгнать из розового куста «Огни Москвы», спрятавшиеся виноградные листья. Но это всего лишь маска. Полина, как и котёнок, сама не прочь поиграть в догонялки.
Укрощённые листья дочь приятеля собирает в полиэтиленовый мешок.
– Такая, видно, у них судьба, – говорит мне виноватым голосом. – Летом листья являются лучшим украшением, а осенью они – презренный мусор.
И действительно, листопад для дворников такое же наказание, как и падающий без передыху снег. Только смахнул с дорожки, а она вновь обрела неряшливый вид. Такой работёнке едва ли позавидует даже бедолага Сизиф.
И всё равно осень – самое уютное время года, а предчувствие перемен погоды наполняет душу новизной. Точно такое ощущение испытывает человек, в кармане которого лежит билет на поезд дальнего следования.
Впрочем, прелесть городского листопада мешает ощутить суета. Другое дело – лес. Особенно при полном штиле. Определить породы растущих здесь деревьев можно не поднимая глаз. Достаточно посмотреть на лежащие внизу круги листьев, которые по размеру соответствуют кронам. Зеленое – ясень, желтое – осина, багряное в крапинку – клён.
Правда, делаю это на расстоянии. А всё потому, что жаль без особой нужды тревожить ковёр из листьев, красоту которых не смогла убить даже война.
Часть двенадцатая
Гремят над парком грозы рукотворные
КАТАЛИ ОСЕНЬ ПО АЛЛЕЯМ
Поздняя осень удивительно похожа на морское дно после отлива. Только вместо водорослей – сугробы разноликих листьев, где выброшенные за порог улья трутни пытаются отыскать поживу.
А так один к одному. Ползучая сырость, обилие серого, запах йода. И пресный, как похлебка в богадельне, дождик.
Впрочем, природе иногда становится совестно за свои проделка. И тогда она загоняет в стойло косяки ветреных лошадей, а заодно принимается соскребать с небосвода ошметки дождевых облаков.
Земля благодарно принимает милостыню. На ресницах катальп высыхают слёзы, бодрыми голосами перекликаются синицы. А спустя четверть часа аллеи осеннего парка заполняет разноцветье детских курточек.
Юных граждан сопровождают мамаши. Принарядились, словно невесты на выданье. Особенно постаралась дама с целым выводком мелкоты. Вплетенная в косы небесно-голубая лента игриво щекочет
