улыбаясь. – Ты не можешь представить себе, как я испугался. Перетрухнул, как в детстве.
Она шевельнула ногами в сметанинском свитере, приподнялась посмотреть, во что он ее укутал?
– Ну как, тепло? – перехватив ее взгляд, спросил Сметанин. – Тепло?
– Тепло, – наконец отозвалась Раиса, – хочу есть!
– Погоди! – Сметанин засуетился. – Сейчас чего-нибудь сгорожу.
А что он мог сгородить? Только открыть последнюю банку консервов и дать Раисе ложку? В сумке еще нашлась маленькая пачка аэрофлотовских галет, выдаваемых пассажирам дальних рейсов – четыре постных печенюшки в прозрачной обертке, значит, как минимум, три штуки надо выделить Раисе… Сметанин так и поступил: открыл банку консервов, вручил Раисе ложку, выдал три галеты, взял свой фирменный нож, отщелкнул от него складную вилку, помог Раисе подняться.
– Садись ближе к костру… теплее будет. Как ноги?
– Не знаю, – безразлично отозвалась Раиса.
– Ну хоть что-нибудь чувствуют? Пальцы шевелятся?
– Пальцы шевелятся.
– Ты ешь, ешь. – И столько было в его голосе заботы, тепла, что Раиса невольно всхлипнула и принялась за безвкусную, успевшую даже, кажется, одеревянеть тушенку, залитую мутным мясным желатином.
Сметанин поднял взгляд на облака – краска на них загустела, сделалась темной, но яркости своей не потеряла. «Эта недобрая яркость – к осени, – невольно подумал он, – к холодам. Но не рано ли – холода? Ведь лето еще не кончилось». Раиса тем временем всхлипнула еще раз, уже громче.
– Ты что?
– Расстроилась чего-то, – призналась Раиса, – даже не знаю чего… – Она промокнула мятым чистым платком глаза, остановила взгляд на вилке, которую Сметанин держал в руке. – А ведь хотела хотя одного ленка добыть сама… Не добыла. Не ругай меня.
В ответ он только улыбнулся, подобрал в банке то, что осталось от Раисы, выскоблил даже содержимое швов, потом оторвал крышку, повертел жестянку в руках.
– Хорошая посудина будет, – одобрила Раиса, – пригодится. Сейчас вообще все пригодится.
Кивнув согласно, Сметанин поковырялся в заднем кармане брюк, достал золотые, с яркими прозрачными камешками сережки, пристегнутые грубой ниткой к мятому ярлычку.
– Это тебе. В компанию к кулону.
Глаза Раисы заблестели, будто у девчонки. Он снова глянул на облака. Верх их, находящийся в тени, обращенный к небу, к самому поду, почернел, сделался траурным, низ насытился густотой и яркостью, такая яркость бывает только у старого княжеского пурпура, – года проходят, позади уже сотни лет, а пурпур все такой же, не теряет своих красок… «Вот, траурные флаги по всему небу развешаны», – невольно отметил Сметанин.
Хомырь тоже пробовал искать Сметанина, дежурил со своей группой на станциях и дорогах, укрывая людей в кустах позади постов ГАИ, но так нигде разбойника не засек.
– Утек преступник сквозь пальцы, – говорил он и показывал желающим свои крепкие растопыренные пальцы, похожие на сардельки. – Был он – и нет его!
В тайгу Хомырь не ходил, искать Сметанина в тайге было, по его разумению, бесполезно, человек в лесу – щепка, сучок, сухая беличья лапка, былка, будешь в микроскоп смотреть – никогда не разглядишь.
А вот в Москве Сметанин мог появиться вероятнее всего.
– Очень даже это допускаю, – заявил Хомырь и выехал с группой в Москву. Там при содействии столичных коллег основательно перетряхнул квартиру главного сварщика завода, перекопал все, что было связано с Игорем, даже его школьные дневники, устроил засаду в квартире – двое его сотрудников целых пять ней пролежали на полу с пистолетами наизготовку, но Сметанин в родительской квартире не появился, и Хомырь вынужден был снять засаду. – М-м-м, попадись мне этот хлыщ, – мрачно изрек он. – Я знаете, что из него сделаю?
Хомырь скрипнул зубами, наложил один кулак на другой, верхний повернул влево, нижний вправо.
– Вот что сделаю… Как голову уте.
У дочки Лили живот уже наметился внушительный, врачи говорят, что аборт делать уже поздно, вот Хомырь и бесновался, носился по дому с едва сдерживаемой яростью, колотил посуду, крошил мебель, матерился. Дело дошло до того, что начальник районного отдела спросил у Хомыря:
– Ты, капитан, штатное оружие домой берешь?
– Беру. А что такое?
– Ты его на ночь в отделе, в сейфе оставляй. Либо сдавай оружейнику под расписку.
– Но у меня же оперативная группа по поимке этого самого… Сливкина. – Хомырь хорошо знал фамилию Сметанина, но специально исказил ее. – Ночью могут поднять… Погоня. Как же без оружия?
– А так, – жестко произнес начальник, – это приказ. Будет погоня – завернешь на работу и возьмешь пистолет. А если понадобится, то и автомат. Но домой оружие больше не бери. Повторяю, это приказ! – начальник не сдержался и добавил: – Не то ты из пистолета скоро по супу начнешь стрелять. Угомонись!
Хомырь раздраженно крякнул, но оружие домой больше не брал.
Ради порядка и для очистки совести, – да и начальство могло спросить, – Хомырь дважды посылал в тайгу добровольцев – пенсионеров с дробовиками и дворнягами, пусть почистят пущу, пошуруют, может, чего-нибудь в клюве и принесут, но пенсионеры, несмотря на опыт и желание услужить родной милиции, ничего, кроме двух убитых желн – крупных дятлов, своровавших у них кусок колбасы и понесших за это справедливое наказание, из тайги не приволокли.
Одну из таких групп и встретили Сметанин с Раисой; общаться с бывшими мастерами сбора ягод и грибов, а ныне заслуженными пенсионерами они не захотели и поспешили изменить маршрут.
Шайдуков выписался из больницы мрачный, молчаливый, с выстрижью на голове – Раиса оставила ему легкое сотрясение мозга, несколько неопасных кровянистых ран и плохое настроение – хорош милиционер, который открыл рот и позволил, чтобы его уложила баба; наводок Хомырю он не дал ни одной, но сам не переставал соображать, как бы ему встретиться с летуном снова.
В том, что тот находится в тайге и сидит в ней безвылазно, Шайдуков не сомневался: подбитый Сметанин в том состоянии, в котором находился, уехать на поезде не мог никак, а если бы уехал – был бы полным дураком… Его бы с поезда снял Хомырь.
В рапорте, поданном насчет происшествия в Самоедовке, Шайдуков довольно туманно объяснил о пьяных молодых людях, пассажирах поезда, вступивших с ним в драку только потому, что он был одет в милицейскую форму, – не все граждане
