прошло. И я всё-таки решился. Улица Гоголя – это же Арбат, недалеко от памятника Пушкину. Был вечер. У памятника собрались поэты. Я постоял. Послушал. Пошёл на улицу Гоголя. Нашёл нужную дверь. Позвонил.
– Мама! – услышал я. – К нам звонят. Я открою.
– Я сама. Ты беги на кухню, ужинай.
Дверь открылась. На пороге стояла Наташа. Я узнал её тотчас же. Она была в красивом платье, длинные волосы красиво причёсаны. Совсем не такая, как тогда в Берлине: в форменной юбке, гимнастёрке, в сапогах, с короткой стрижкой. Мне стало неловко, как будто я нарушил мирное течение жизни этой семьи.
– Здравствуй, Наташа. Извини. Я, наверное, не вовремя. У тебя семья. Ты куда-то торопишься?
Наташа ошарашенно смотрела на меня.
– Боже мой, Лёва… – прошептала она. Потом закричала неожиданно громко: – Лёва!
Она буквально захапала меня двумя руками и втянула в прихожую, быстро захлопнула дверь.
– Боже мой! Ну, скажи, сколько лет можно тебя ждать? Ведь у нас сын скоро в школу пойдёт!
– Сын? Как сын? Откуда?
– А ты не знал, что в день капитуляции Берлина сделали сына? Это самое прекрасное, чем можно отметить подобный праздник! Столько людей погибло, а мы сделали сына. И я горжусь этим! Каждый год я отмечаю этот праздник. И сегодня мы отметим его вдвоём. Ура! Я сумасшедшая, но счастливая. Снимай пальто. Идём знакомиться с сыном.
Она взяла меня за руку. Мы вошли на кухню. Сын уплетал за обе щёки.
– Садись. Да куда ты в угол садишься? За стол садись, в центр.
Я покорно выполнил приказ и в восторге смотрел на эту женщину. Вот это напор! Как я мог сомневаться в необходимости этой встречи? Как часто моя неуверенность в себе меня подводила!
– Наташа, знакомь нас скорее, – попросил я. Опять неуверенно, как будто сомневался.
– Владимир, прекрати жевать! Ну вот, молодец. А теперь слушай меня. Ты помнишь, я тебе рассказывала недавно о герое войны. Вот он, твой папа. У тебя тоже есть свой родной папа. И в детском саду ты им всем можешь об этом сказать. Тебя никто не может больше называть безотцовщиной. Ты меня понял?
Мальчик удивлённо смотрел на меня. Внешне я никак не походил на героя войны. Потом, решив про себя, что если мама говорит, то это так и есть, он слез со стула. Солидно вытер рот и руки салфеткой, подошёл ко мне и подал руку:
– Владимир.
Я пожал его руку, а потом, повинуясь внезапному порыву, подхватил его на руки и звучно поцеловал в щёку.
– Сыночек мой, мой большой сыночек! Я буду очень тебя любить.
– А почему будешь? Разве сейчас ты меня уже не любишь?
– Люблю. Но буду ещё больше любить. И маму твою буду любить ещё больше.
– Ты больше не уедешь так далеко?
– Я очень надеюсь. Кажется, я уже больше, чем полмира, обошёл.
– Тогда заключаем договор.
Он подал мне руку, и я её пожал.
– Теперь в ванну и спать, – строго сказала Наташа.
Владимир слез с рук и, вздохнув, пошёл в ванну. Через несколько минут мать вынесла его на руках, закутанного в большое полотенце.
– Лёва, посиди в комнате. Я скоро.
– Нет, мама. Разреши ему пойти в мою комнату. Ну, пожалуйста. Ты же говорила, что наш папа хорошо поёт. Споёшь мне немножечко? – теперь он умоляюще смотрел на меня.
– Если мама разрешит. Только я пока колыбельную не сочинил, – ответил я.
– Мне не надо колыбельную. Я уже большой. А ты спой «Землянку». Мама говорила, что это твоя любимая.
Я с признательностью смотрел на Наташу. Я не ожидал этого и проглотил неожиданно подступивший к горлу комок.
Мы вошли в детскую – крошечную, но такую уютную и ухоженную! Рядом с детской кроватью стоял стул.
Наташа достала пижаму, помогла Владимиру надеть ее. Уложила, укрыла одеялом.
– Сегодня ты сядешь на мой стул. Мы вместе тихонечко споём.
Мы тихо спели песню. Малыш повернулся к стенке носом, сказал:
– Спокойной ночи. У меня есть папа.
Мы вышли.
– Ну что ж, пойдём, выпьем чаю и поговорим, – сказала Наташа.
Мы сели за стол. Я не знал, что говорить. Всё было настолько неожиданно. Это была красивая сказка: вроде бы всё реально, но неубедительно. Мне было стыдно. Я не мог понять и принять эти события. Что человеку нужно? Вот достойная всяческих похвал, всяческой благодарности женщина. Я очень короткое время был с ней, не более получаса. И вдруг через шесть лет я узнаю, что у нас растёт сын. Я шёл по этому адресу с очень робкой надеждой, что меня узнают и примут. А меня не только приняли и узнали. Наташа буквально втащила меня. Неужели она ждала меня долгих шесть лет? Я пришёл к ней по великому одиночеству, ни на что не надеясь. Никаких чувств у меня не было и не могло быть. Так же, как у неё. Я в этом был уверен. Я ничего не мог сказать. Я молчал.
– Я должна тебе всё объяснить. Но прежде я хочу тебе показать вот это.
Наташа подала мне документ. Свидетельство о рождении Трофимова Владимира. В графе отец – прочерк.
– Обрати внимание на дату рождения.
Я прочитал: 2 февраля 1946 года.
– Сколько надо времени, чтобы выносить ребёнка?
– Как сколько? – пожал я плечами. – Девять месяцев.
Наташа засмеялась.
– Со 2 мая до 2 февраля как раз девять месяцев. Ты посмотри, парень отсчитал эти девять месяцев и родился день в день. Он настолько правильный, настолько понятливый и послушный малыш, что мне с ним легко, хорошо. Наверное, ты такой был в детстве. Я очень вредная с детства. Мне с детства море по колено. Я и под пулями не трусила. У меня была уверенность, что меня все снаряды минуют. Теперь ты веришь, что он наш сын? Только твой и ничей больше. Я понимаю, что ты не думал обо мне. Где ты был шесть лет? Я ни в чём не упрекаю тебя. Мы друг другу ничего не обещали. Я сохранила ребёнка для себя, тебя не спрашивала и, естественно, не могла спросить. Просто мы ничего не знаем друг о друге. Мне было легче помнить тебя. У меня был твой подарок. А у тебя только записка с адресом, которую я засунула тебе в пилотку. Ты пришёл, значит, ты её сохранил? Расскажи.
– Я был отправлен на Восточный фронт, на войну с Японией. А после победы погрузили на суда и увезли на Чукотку. Там я служил ещё три года.
– Так ты уже два года в Москве! И почему сейчас ты решил вспомнить обо мне?
– После демобилизации я жил в Москве приблизительно полгода. Мой друг был сослан на Колыму. Мне удалось встретить человека, женщину, которая помогла ему бежать из плена. Она рассказала, что
