действительно был холод, и практически отсутствовала вода, тем самым показывая, что экспериментальная конструкция работает как надо.
Это всех нас очень обрадовало и, поделившись ледяными припасами с женской половиной нашей компании, мы, оставив образцы внутри, закрыли крышку, тем самым продолжив эксперимент.
На пляже мы пробыли до вечера и нужно сказать, что когда довольная и счастливая наша компания вернулись домой, то одна из оставшихся внутри холодильника бутылок всё ещё была довольно холодной.
— Ура! — сказали все мы, радуясь, что теперь нам отдыхать будет значительно комфортней.
* * *
Утро следующего дня
Саша
Сегодня небо было безоблачным, а Солнце, казалось, светило ещё ярче. Прекрасная погода, чтобы весь день купаться, загорать и наслаждаться отдыхом.
* * *
На третий день прекрасного отдыха я понял, что облака нужны хотя бы для того, чтобы ласковое Солнце перестало так печь. Зато море было воистину всё таким же прекрасным, и я от души плескался там весь день.
* * *
«Солнце, Солнце, Солнце. Да когда же ты уже перестанешь быть таким ослепительно ярким и обжигающе горячим⁈» — размышлял я на пятый день безделья над проблемами этого природного светильника.
Невыносимая жара вымотала, и я стал подумывать об изобретении холодильника для себя, то есть — для своего тела.
* * *
По приглашению мамы мы вновь на пляже.
— Сегодня, чего, уже шестой день этой пытки, которая называется отпуск? — задавал я себе вопрос, разглядывая надоевшее безоблачное небо. — Интересно, скоро ли осень настанет, чтобы изменилось хоть что-нибудь?
* * *
— Саша, ты идёшь на пляж? — крикнула мама.
— Опять? Восемь дней купаемся. Не надоело?
— Нет! Пошли!
— Ну, пошли, сходим, раз не надоело — поплаваем.
* * *
— Саша, ты идёшь на пляж? — крикнула мама.
— Естественно, нет! — отмахнулся я. — Уже десять дней только и делаю, что нахожусь в воде — словно я утка какая-то. Надоело!
— Займись чем-нибудь другим.
— Чем, например?
— Чем-нибудь для души.
— Нет тут кинокамеры! И актёров тоже нет! А значит, и делать тут для души нечего!
* * *
— Саша, ты идёшь на пляж? — крикнула мама.
— Нахрена он мне сдался⁈ — культурно, риторически вопросил я и закрыл глаза.
Шёл двенадцатый день.
* * *
— Саша, ты идёшь на пляж?
— А-а!!! — ответил кто-то типа меня.
— Что? — не поняла мама.
— Ничего! Я вообще молчу!!
— Саша, пошли. Смотри, какая погода на улице хорошая, — произнесла она и начала перечислять прописные истины, каждая из которых буквально выворачивала меня на изнанку:
— Солнце!
Я проскрежетал зубами.
— Море!
Меня словно бы скрутило.
— Пляж!
Я упал с кровати на пол и вероятно умер.
— Какое счастье иметь такой большой отпуск! Хорошо бы, чтобы это продолжалось вечно!
И после этих слов я не выдержал и заорал:
— Нет! Нет!! Нет!!! Да ё-моё!! Это, блин, просто чёртов день чёртового сурка какой-то?!?!?! Когда это хрень прекратится?!?!? Где, блин, разрешение на съёмки?!?! Какого хрена я время тут теряю?!?! Что это за фигня?!?! Мне надо работать!! Работать и ещё раз работать, а не смотреть на одно и то же целыми днями!! Нахрен — лень и скуку!! Есть анекдот про ёжиков⁈ Попали два ежа в яму. Один другому говорит: «Ну, что будем делать?» А второй зло отвечает: «Блин, ты даже здесь без работы не можешь!» Вот и я так! Я словно тот ёж — не могу я сидеть на месте и наслаждаться этой чёртовой тишиной и чёртовым покоем. Мне требуются действия! Действие и ещё раз — действие!! Только действие и движение, ибо они — суть жизнь, а бездействие — смерть! Мне нужно — бороться и искать! Мне просто позарез необходимо — найти и не сдаваться! А потому нафиг небеса и песок! Нафиг вино и коньяк. Нафиг всё! Дайте мне кинокамеру, и я вам всем покажу, что нахрен такое суслики! Ну же! Скорее!! МОТОР!!!
Но никто, кроме опешившей мамы, меня, к сожалению, не слышал, и потому мне пришлось привычными движениями взять минихолодильник, положить в него минеральную воду, лимонад, мороженное, и, бредя по привычному маршруту пойти на пляж.
Время шло, а чёртов день сурка никак не хотел меня отпускать.
* * *
Глава 33. Красноречивое молчание «Центра»
«Почему молчит центр?» — именно этот вопрос ежедневно и даже по несколько раз на дню я задавал себе.
Справедливости ради, нужно сказать, что этот судьбоносный вопрос я задавал не только себе, но и Кравцову.
В конечном итоге, своего личного телохранителя я им так достал, что он по пять раз в день ездил в пункт междугородней связи, где, наводя шорох среди телефонисток, добивался связи с Москвой.
А она всё молчала и молчала, вновь и вновь твердя лишь одно:
«Васин, готовься к гастрольному туру».
На это я тоже молчал, и устами своего верного телохранителя, категорически отвергая саму идею музыкальной деятельности, вновь и вновь призывал их к выдаче заветного разрешения на съёмки и началу формирования бюджета.
Полное непонимание идей и чаяний друг друга обе стороны конфликта, приводило меня в бешенство. Создавалось впечатление, что наше общение можно смело называть — общение слепого с глухим, где слепой полностью отказывается, что-либо видеть, а глухой что-либо слышать.
Но пойти им на уступки я просто не мог. Я устал. Я ничего не хотел делать. Я не хотел никуда ехать. Я хотел просто жить. Жить на одном месте и заниматься любимым делом.
В душе мне было просто плохо. Хотелось забыться и ничего больше не видеть. Я всячески гнал от себя плохие воспоминания, стараясь выкинуть их из головы и ни о чём плохом не думать.
Это мне удавалось, но лишь на короткое время. А потом на меня вновь накатывала смертная тоска, в которой, поверх двух главных мыслей: «Дадут мне разрешение на съёмку или нет?» и «Нахрена я сделал холодильник?», возникал ещё один вопрос: «Как там Марта и ребёнок?» И именно он, в конечном итоге, затмевая всё остальное, заставлял подниматься с постели и нервно ходить из угла в угол по комнате, не переставая напоминать себе о том, что ребёнок не мой.
«Не мой! И она не моя! Так почему это меня так терзает⁈ — вновь и вновь задавал я себе вопрос и, глядя на стоящий в углу мобильный холодильник, добавлял: — Нафига вы вошли в мою жизнь⁈»
Эти мысли и размышления я гнал как только мог, но они улетучивались на время. А затем вновь, бессовестно возвращались в мою бедную голову и с упоением продолжали меня терзать с новой силой.
— Отвлечься! Забыться! Мотор! — кричал я в пустоту ночи воя на луну.
Но ответом мне была тишина.
Долгие дни тянулись день за днём, но ничего не менялось — всепоглощающая депрессия совершенно не собиралась меня отпускать.
И вот однажды, Кравцов, как всегда, вернувшись из пункта междугородней связи, сказал не обыденное: «Съёмки не разрешают. Предлагают подумать о гастролях», а совершенно иное.
— Васин, она едет.
— Кто? — удивился я необычностью фразы, и быстро сообразив, затаив
