тесть так торопился избавиться от нас, что не взял денег ни за переезд, ни за первый год аренды подслеповатой полуразрушенной хаты, где нам теперь предстояло жить. Когда возницы, сбросив на землю перед калиткой несколько узлов с нашим скудным имуществом, укатили назад, Зося обняла девочек и заплакала:
– Чем я буду вас кормить? Нухи! Что ты молчишь, Нухи?..
В ту минуту я попросту не знал, как ответить на этот вопрос. Самому мне было не привыкать поститься целыми неделями, но смогу ли я объяснить жене и детям, что такое равнодушие к еде? К счастью, реб Эфраим оказался прав в своей оценке настроений здешней общины. Мы еще не успели перетащить узлы в хату, как плетень облепила толпа любопытных. А затем прибежал запыхавшийся Шимон, сын Бера, и уверенно взял в руки бразды правления новорожденным хасидским двором Медведовки. Вскоре колченогий стол в горнице ломился от пирогов, караваев, копченой рыбы, вареного картофеля и прочих принесенных соседями угощений, так что стало ясно, что нам вряд ли угрожает голодная смерть – по крайней мере, не в ближайшем будущем.
Раскрасневшаяся Зося, мгновенно войдя в непривычный для себя статус супруги цадика, принимала подарки и подношения, распоряжалась, что куда положить, и одновременно добавляла Шимону новые и новые пункты к перечню неотложных завтрашних и послезавтрашних дел. Шимон кивал, морщил круглое доброе лицо и добросовестно повторял за хозяйкой:
– Крышу перекрыть, печку поправить, окна вставить, стол починить, сарай вычистить, огород вскопать…
А я сидел в стороне от этой суматохи и со страхом ждал, когда настанет моя очередь исполнять ремесло цадика, то есть раздавать благословения богачам, выслушивать жалобы обделенных, разрешать споры забияк, утешать безутешных вдов и давать уроки талмудической премудрости широкому кругу узколобых учеников. Ждал и в который уже раз благодарил Создателя за подаренные мне счастливые гусятинские годы, которые я провел в наивной надежде, что никогда не стану похожим на лжеправедника из притчи, восседающего на чужом троне в окружении умников, хитрецов и бедняков. Что я никогда не буду дядей Барухом… что, по крайней мере, до этого не дойдет! И вот – пожалуйста…
И словно в подтверждение этих унылых мыслей, молодой хасид, пробегавший мимо меня по дороге из комнаты в сени, вдруг подхватил кисть моей безвольно повисшей руки, запечатлел на ней мокрый поцелуй и, как ни в чем не бывало, продолжил свою суетливую побежку. Мне стало дурно, я поднялся и, пошатываясь, вышел из дома – и со двора, и дальше – в конец улицы, и еще дальше – за околицу, по шляху, в сторону темнеющего вдали спасительного леса. Никто не пробовал задержать меня или встать на моем пути, еще бы, цадик на то и цадик, что никто не осмеливается ему перечить.
Мне хотелось встать на рыночной площади и закричать: «Слушайте! Я ничем не отличаюсь от вас, а вы – от меня! Я не царь и не наместник царя! Не смейте целовать мне руки!» Но я знал, что это не поможет – напротив, люди вокруг преисполнятся священного трепета перед таким невиданным уровнем святости. Мой прадед Бааль-Шем-Тов не раз пробовал вести себя скромнее любого простака, отрицать свою особость, пренебрегать атрибутами святости… И что в итоге? Ему кланялись еще ниже и подобострастней.
Я шел и шел в сторону леса и был очень близок к тому, чтобы уйти навсегда. Мне хотелось просто идти и идти, покуда хватит сил или пока не кончится дорога. И тут я вновь подумал о Беште. Его могила, на которую я приходил за советом в детстве, была в тот момент в двухстах верстах от меня, но я попробовал перенестись туда мысленно.
– Рабби Исраэль, что мне делать? – спросил я. – Я не хочу становиться дядей Барухом. Не хочу садиться на трон и изображать из себя царя. Не хочу…
– «Я, я, я!» – раздраженно перебил меня прадед. – Почему ты все время говоришь о себе и забываешь о других? «Я не хочу… я не могу… меня тошнит…» А другие? Те другие, которые, по твоим же словам, ничем не отличаются от тебя, чего хотят они? Утешения, благословения, урока, совета… Ты ведь сам сейчас пришел ко мне за советом! Как же тебе не стыдно обвинять в таком же желании других?
– Но почему я не могу быть скрытым цадиком, рабби Исраэль? Скрытым, каким был мой отец и многие-многие другие…
– Потому что быть скрытым слишком легко, – усмехнулся он, – а ты не из тех, кто любит легкую ношу. Возвращайся в Медведовку, Нахман. Возвращайся, и там, у околицы, ты увидишь пудовый мешок горя. Подними его, положи на плечи и иди дальше. У ворот твоего двора будет лежать другой такой же мешок – возьми и его. Третий ждет тебя в сенях дома, и он не станет последним. Время от времени тебе придется добавлять новую и новую ношу. Ты будешь носить эти мешки до самого конца, пока не рухнешь под их тяжестью. К этому ты предназначен, сынок, это и исполняй…
Я поднял голову и обнаружил, что сижу у края дороги. Вечерело. Слева, над уже близким лесом, висело оранжевое солнце, манило, звало за собой, обещая покой и свободу – как там, в Гусятине, в лодке на медленной реке. Справа ползли на косогор крытые соломой домишки Медведовки. Я встал и пошел направо. У околицы, как и предсказал Бешт, лежал пудовый мешок горя – первый из многих.
– Спасибо, прадед, – вздохнул я, нагружая ношу на плечи. – Значит, до самого конца, да? Ладно, попробуем.
И я начал пробовать. Одним из моих первых учеников стал некий Дов из местечка под названием Дашев. Он пришел в Медведовку, мучимый теми же сомнениями и страстями, которые разрывали и мое сердце. Вся разница между нами заключалась в том, что я лучше умел справляться с этой бедой – возможно, потому что просто имел больше времени для размышлений, а может, из-за веры в Предназначение, о котором мне твердили с младенческих лет. Так или иначе, я сразу угадал, какие слова попадут прямиком в цель, минуя заслоны недоверия и овраги безнадежности.
Дов ушел окрыленным и через месяц вернулся в компании полудюжины других искателей истины. Среди них выделялся высокий старик с гордой осанкой и сердитым взглядом близоруких глаз, выцветших от многого чтения. Оказалось, что это Юдл – дашевский раввин, которому не понравились славословия, расточаемые в мой адрес его лучшим учеником. Более того, как я понял, свой первый визит в Медведовку Дов совершил вопреки строгому запрету
