Молли мысленно отмечает, что так ей и надо, это месть кармы за то, что сует нос куда не следует. Но вслух Молли успокаивает Блю, предлагает ей сесть.
– Постарайтесь расслабиться, – самым что ни на есть материнским голосом говорит она.
* * *
Прямо напротив окна стоит цапля, направив клюв на разлившийся ручей. Несмотря на хандру, Милтон улыбается, макает кисточку в серую краску и изображает на бумаге что-то похожее на птицу. Рисует он гораздо лучше, чем предполагала Молли. Она недоумевает, почему Милтон раньше никогда не посещал уроки рисования.
Блю рисует воду; она начинает с ряби, затем добавляет изогнутые тени, отбрасываемые деревьями. Наполнив палитру синими, зелеными и коричневыми красками, Сабина выбирает тонкую кисть и также начинает рисовать, и Молли мысленно отмечает, что для всех троих надежда еще не потеряна.
Но тут Сабина вдруг говорит:
– Смотрите, дождь прекратился, а если погода улучшится, может быть, к нам смогут добраться механики.
Молли отвечает, что лучше сосредоточиться на насущных задачах, и говорит Милтону, что цапля получилась замечательная, разве что туловище у нее слишком толстое, а ноги слишком короткие. Взглянув на реку, нарисованную Блю, Молли ее хвалит, хотя у девчонки абсолютно нет способностей. Затем она смотрит на то, что нарисовала Сабина.
В ветвях акварельной ивы затаилась фигура. Это девочка. Лица нет, контуры размыты, лишь бледное пятно и длинные пряди светлых волос до плеч. Образ просто жуткий.
Молли говорит Сабине, что у нее рисунок хороший, интересный, а та отвечает, что ее племянница любила деревья, что образ Лорен только что явился ей, и она посчитала нужным добавить его в композицию. Молли ее не слушает. В фигуре в ветвях есть что-то зловещее; лишенное черт лицо заполняется глазами, носом, ртом Элеоноры, однако вслух Молли ничего не говорит. Ей хочется отвести взгляд, однако она не может.
Молли гадает, почему Сабина высказалась о племяннице в прошедшем времени.
Сабина вытирает кисточку, макает ее в красную краску и добавляет ребенку алые ботинки.
– Почему ботинки красные? – спрашивает Молли. Ее подташнивает. Она напоминает себе, что выходные выдались тяжелыми. На свете много светловолосых девочек в красных ботинках.
Блю уронила кисточку на пол. Она смотрит на рисунок Сабины и говорит, что…
В коридоре звонит телефон. Сабина говорит, что это, должно быть, механик, и Молли вздрагивает и отходит от рисунка, напугавшего ее, от Блю с ее необычными глазами и странной аурой.
Поспешно покинув комнату, Молли идет к телефону. Сабина следует за ней, ей не терпится услышать новости и сбежать из дома, который Молли так старалась превратить в убежище.
Когда Молли снимает трубку и выслушивает то, что ей говорят, к ней возвращается внутреннее спокойствие. В конце концов, это ее дом. Ее вотчина. Гости должны радоваться, что находятся здесь.
И, к счастью, из-за погоды никто не придет на помощь.
Никто не сможет покинуть Молли.
Звезда (перевернутая)[48]
Блю отвернулась к рисунку спиной, однако образ остался выжженным у нее в сознании. Шатаясь, она подошла к столу. Рот наполнился горечью лекарства, такой сильной, что она едва не поперхнулась. Блю ощутила то самое давление в области носа и рта, почувствовала, как трахею ей забили невидимые пушинки и перышки. Ей сдавило виски, в голове запульсировала тупая боль, в желудке все перевернулось от горького привкуса во рту и сухости в горле.
– Что с вами? – встревоженно спросил Милтон. Он встал и, шаркая ногами, подошел к рисунку Сабины.
Налив стакан воды с лимоном, Блю выпила его залпом.
Все это ей не помогло. Наоборот, стало только хуже. Все последние годы Блю усиленно искала различные объяснения своим видениям, однако так и не смогла ни за что ухватиться. Но она не собиралась возвращаться назад, обманывать себя верой в то, что это что-то настоящее.
На самом деле ничего этого нет.
– Все в порядке, просто пить захотелось, – ей удалось спрятать в задний карман карточку с паролем от интернета: граната с выдернутой чекой, если миссис Парк ее найдет; волшебная палочка, ведущая к свободе, если этого не произойдет.
Какие-то считаные минуты назад бледное существо с длинными светлыми волосами качалось на мосту над головой у мистера Парка. Сейчас оно, размытое, сидело в ветвях плачущей ивы, нарисованной Сабиной. Блю не покидало ощущение, что если она сейчас обернется, то снова увидит его здесь: руки протянуты, волосы слиплись, черные глаза похожи на мертвые дыры.
Хриплый выдох Милтона перешел в кашель, болезненный звук, вырвавшийся из глубины груди, и Блю, обернувшись, спросила, все ли у него хорошо. Она ожидала, что Милтон по обыкновению закатит глаза, однако он лишь молча покачал головой, снова и снова кашляя в согнутый локоть. Его взгляд был прикован к рисунку Сабины.
– В чем дело? – Подбежав к Милтону, Блю принялась хлопать его по спине, однако он стряхнул с себя ее руку и указал на кувшин с водой. Блю поспешно протянула ему стакан, и Милтон выпил воду осторожными глотками. Вцепившись свободной рукой в ходунки.
– Вам чем-нибудь помочь? – спросила Блю, но Милтон покачал головой и пробормотал что-то про свою фуражку, про какую-то фотографию. Голос у него был хриплым и тихим.
Блю боялась снова взглянуть на рисунок Сабины, однако не хотела отходить от Милтона. За окном сгустились тучи, все стало серым. Джошуа Парк превратился в размытый движущийся силуэт. Блю почувствовала, как ей еще сильнее сдавило виски; горечь лекарства во рту усилилась.
– Похожа на Джессику… – пробормотал Милтон, глядя на девочку в ивовых зарослях.
– Элеонора, Лорен, Джессика Пайк. – Блю произнесла это вслух не подумав.
– Что вы сказали? – изумленно встрепенулся Милтон, выпучив глаза, сдвинув густые седые брови.
– Ничего, просто…
– Что вам известно о Джесс? – Лицо Милтона стало красным, и Блю не могла определить, то ли он в ярости, то ли до смерти перепуган, встревожен, удивлен. Единственными оставшимися у нее чувствами были фармацевтический привкус во рту и боль в стиснутых висках.
Боль утроилась. Она жгла виски, разливалась по плечам, принося с собой невыносимое сознание того, что она сейчас умрет, что руки, которые должны были бы о ней заботиться, ее убьют.
Шатаясь, Блю подошла к столу с водой, оперлась на него руками всем своим весом, стараясь отдышаться, однако она чувствовала лишь запах смертельной болезни, а во рту у нее стояла горечь лекарства.
Синестезия, это лишь синестезия. Ничего этого на самом деле нет.
Подошедший Милтон говорил с Блю так, словно плохо было ей. Как она себя чувствует, не нужно ли вызвать врача, а затем, когда Блю наконец начала дышать более или менее ровно, он сказал:
– Откуда вам известно ее имя?
Свет стал ярче. Блю ощутила это даже сквозь сомкнутые веки. Почувствовав, что боль ослабевает, она сказала:
– Я это услышала.
Вместо: «Я это почувствовала».
Лицо Милтона озарилось возбуждением, на какое-то мгновение сделавшим его
