class="p1">Командующий Петроградским военным округом генерал Лавр Корнилов, желая спровоцировать рабочих на преждевременное вооруженное выступление, приказал направить к Зимнему дворцу две артиллерийские батареи.
— А кукиш не хочешь? — ответили ему по телефону артиллеристы.
Да, накал страстей становился все сильней и сильней. Казалось, страна на волоске от гражданской войны. Пожалуй, так оно и было в те дни.
Грозовая атмосфера заражала, будоражила Куйбышева. Отсюда события в Самаре казались частными, малозначащими. Здесь сейчас решался вопрос: быть или не быть революции! Так ему казалось, и он готов был с винтовкой в руках, как рядовой, драться с офицерьем, которое повсюду хотело преградить путь рабочим колоннам. Те, в мундирах, с аксельбантами, были его заклятые враги, и как-то забывалось, что ведь он и сам мог стать одним из них, если бы не ушел в революцию. Но он знал: одним из них не стал бы никогда! Сейчас они сошлись вплотную, грудь с грудью...
Куйбышев находился в Петрограде всего несколько дней, но уже успел врасти в него, понять расстановку сил, стать активной движущей силой большевистских идей. Кризис Временного правительства был налицо. Из-за этого кризиса пришлось даже перенести конференцию с 22 апреля на более позднее число.
Неделя общения с Ильичем. Конференция, которой, как понимают делегаты, суждено сыграть особую роль в истории не только России, но и всего человечества. Конференция, которую можно приравнять к съезду по ее значению. Первая легальная конференция. Радостная встреча со Свердловым здесь же, на конференции, в здании Высших женских курсов на Петроградской стороне. Знакомство с Ворошиловым, Дзержинским. Дзержинский был лет на десять старше Куйбышева, но показался очень молодым: гладко выбритая голова, четкие брови, что-то ястребиное во всем облике. Об этом человеке ходили легенды, о его бесстрашии и несгибаемости, и он остро интересовал Куйбышева. Год назад Дзержинского после всех тюрем и ссылок вновь приговорили к шести годам каторжных работ. Освободили его из Бутырской тюрьмы рабочие и прямо в арестантской одежде повезли в Моссовет. Бубнов рассказывал про него:
— Неверие эсеров и анархистов в победу революции лучше всего характеризует случай с Дзержинским в Бутырской тюрьме. В прошлом году Феликс Эдмундович сказал анархисту Новикову: «Я убежден, что не позднее чем через год революция победит». А Новиков ему: «Не может быть. Держу пари: если оправдается, Феликс, ваше предположение, то я отдаюсь вам в вечное рабство». Так что теперь Дзержинский — большевик-рабовладелец. Он так и представляет Новикова: «Вот мой раб!»
— Ну я промазал, — сказал Куйбышев, — мог бы сделаться крупным рабовладельцем, заключая пари с меньшевиками и оборонцами всех мастей.
Участники конференции пришли задолго до ее открытия. Толкались в зале, в коридорах, встречали знакомых, слышались радостные возгласы.
Ильича не было, и все с нетерпением ждали его приезда. И вдруг кто-то крикнул:
— Ильич здесь!
Куйбышев, позабыв обо всем на свете, не боясь показаться невежливым, со всех ног кинулся в коридор к дверям.
Он увидел его...
Ленин бодро, почти стремительно шел по коридору, окруженный делегатами, на ходу разговаривал с ними, улыбался, хмурился, жестикулировал. Он был в суконном зеленом френче с круглыми кожаными пуговицами, в ботинках на очень толстой подошве. Невысокий, рыжеватый человек с острой бородкой. В быстром взгляде его карих глаз сразу же ощущалась сосредоточенная энергия. Как и ожидал Куйбышев, у Ленина было значительное лицо, настолько неожиданное, что сразу думалось: такому трудно прятаться от полиции — подобных лиц больше не встречается. И дело было даже не во внешнем облике, а в чем-то почти неуловимом, что отличало Ленина от остальных людей. Не в физической мощи головы, лба, от которого словно бы излучается свет. А в выражении рта и глаз, очень изменчивом, но постоянно свидетельствующем о высокой одухотворенности этого удивительного лица: глаза искрятся юмором, весельем, в углах рта легкая ирония, но брови строгие, угловатые, они как бы выдают предельно строгую спокойно-уверенную натуру этого человека, подчиненную логически отточенной всеобъемлющей идее.
Зная почти каждую его работу, Куйбышев соотнес интеллектуальный облик Ленина с его вот этим внешним обликом и уловил некое единство, некий органический сплав. Ленин просто не мог быть другим. В чем тут дело, Куйбышев не смог бы ответить. Он глядел на Ильича во все глаза, шел рядом, разгребая могучими руками всех других, кто хотел увидеть, услышать Ильича, и не чувствовал себя эгоистом. Был только Ленин. Он один.
— Ленину открыть конференцию! — закричал Куйбышев во все горло и не удивился своей невыдержанности.
— Ленину! Ленину!
Ильич прошел к столу президиума. Никакой трибуны не было.
Ильич заговорил, чуть выйдя из-за стола. Он смотрел в глаза всем, видел всех. Волевые слова заполнили зал, заставили сильнее биться сердце: на долю российского пролетариата выпала великая честь начать социалистическую революцию! И от сидящих здесь, в зале, во многом зависел успех этого грандиозного, небывалого дела — вот что понял каждый. Сейчас зримо происходило сплочение всей восьмидесятитысячной партии вокруг ленинских тезисов, концентрировалась в единый стальной кулак воля партии. Тут совершался некий таинственный процесс слияния воль, очищения от временных заблуждений.
Ленин давно все вы́носил в своей гениальной голове, ему не свойственно ошибаться, хотя в быту он говорит о себе как о человеке, которому присущи все слабости человеческие. Но, помимо его мнения о самом себе, слабости ему не присущи и ошибаться он не может, так как ум его словно бы специально создан для революции, для социальных потрясений глобального порядка. Он наделен почти нечеловеческой способностью объективно отражать и направлять ход событий.
Это ощущение не покидало Куйбышева, пока он слушал Ленина. И разговоры о некой простоте Ильича показались ему если не смешными, то несколько наивными, не отражающими сути этой сложнейшей фигуры двадцатого века. Куйбышев воспринимал Ленина почти интуитивно, понимал необходимость, закономерность появления его на рубеже двух веков, вернее, двух эпох.
То было некое постижение, которое невозможно выразить словами, да Куйбышев и не стремился делиться своим впечатлением об Ильиче с другими. Знал: все испытывают такое же потрясение. На протяжении многих лет Ильич был единственным воспитателем партии, формирующей ее силой, он словно бы лепил ее из самого разнородного материала, одним линь прикосновением своих пальцев придавал ей прочность. Из мальчика в кадетском мундирчике — Куйбышева он сделал беззаветно преданного ленинским идеям большевика. И таких, как он, были сотни, тысячи. В гуще партийной массы Ильич разглядел и Куйбышева, через Петровского послал свое одобрение и товарищеский привет.
