но потом понял, что это полицейские машины.
— Это что? — сказала Софья. — Сколько народу. Вы точно тут с мамой должны встретиться?
— Да! Вон она! — крикнула Анка.
На ступеньках торгового центра посреди толпы стояла мама Анки, волосы у нее были всклокочены и торчали в разные стороны, как у клоуна, а лицо синее — то ли в свете мигалок, то ли просто. Софья затормозила, ребята выскочили из машины и побежали к маме, только через несколько метров Гриша затормозил, повернулся к Софье и сказал: «Спасибо вам большое!» Женщина с удивлением смотрела на толпу и машины вокруг торгового центра.
— Анка! — закричала мама и бросилась к дочери.
Она обнимала ее, прижимала к себе, хватала за волосы, руки, плечи и сжимала так, что казалось, сейчас задушит. Гриша вдруг понял, что мама Анки плачет. Толпа восторженно загудела. От машины отлепились и пошли к ним двое полицейских — незнакомых, не тех, которые приезжали в Шижню. Он увидел, как отъезжает машина Софьи, как к Анке и ее маме идут люди и еще — что в двадцати метрах стоит машина с раскрытым багажником и там рядом стоит его знакомый седой командир волонтеров с рупором на груди. Мама Анки прижимала к себе и целовала дочь, не обращая на Гришу внимания. Выглядело так, что это надолго. Он побежал к командиру, удивленно разводившему руками и что-то говорившему другим волонтерам.
— Ну ты даешь, малец! — Командир потрепал его по голове. — Мы приехали, значит, а нам говорят, что ты потерялся. Я обалдел. Я кому объяснял, что не надо теряться? Ты чего вытворяешь? Тут все с ума сходили, весь город прочесали, две тысячи листовок напечатали. От стадиона до набережной каждый забор украшен портретом твоей подружки. Твоей фотки у нас не было, без обид, тебя описали текстом.
— Мы заблудились, — сказал Гриша и потрогал пуговицу на куртке командира.
— В торговом центре?
— А как в городе ищут людей — так же, как в лесу?
— Давай ты тему-то переводить не будешь. Что случилось?
— Ну, мы пошли гулять по городу, — сказал Гриша, — и не заметили, сколько времени прошло. А потом начали возвращаться, заблудились и долго не могли найти обратную дорогу. А потом остановилась женщина, спросила, не нас ли тут ищут, и подвезла обратно.
— Ну вы даете, — просто сказал командир. — Вроде неглупые же ребята...
Мама и Анка подошли к Грише. Лицо мамы было красным и опухшим от слез.
— Гриш, все в порядке? Господи, я как поняла, что у меня даже телефона твоих родителей нет, я им даже позвонить не могу... Я своей маме звонила, чтобы она к твоим родителям сходила, а она трубку не берет... Ладно, пойдемте. Мы поедем! Всем спасибо большое за помощь! — крикнула она толпе.
— Конечно, езжайте, — загудела толпа.
— Не теряйтесь больше, мальцы!
— Удачи с такими детьми!
— Здоровья вам и нервов покрепче!
Ребята снова сели в машину. Мама Анки положила руки на руль, но не заводила машину.
— Я чуть с ума не сошла, — тихо сказала она. — Я пришла в этот кинотеатр, а билетер сказал, что вы даже внутрь не заходили. Что в туалет пошли и не пришли обратно. Я все оббегала, полицию вызвала... Мне охрана посоветовала волонтерам позвонить. Приехали они, вопросы задавали, добровольцев собрали, собак даже привезли, искали вас. Не делайте так больше никогда, слышите. Никогда.
— Прости, мам, — сказала Анка.
25
Мы приехали в город на рассвете, сунули деньги из тумбочки Олега сонному консьержу первой попавшейся гостиницы и позвонили отцу Лики. Я стояла у большого окна в холле и смотрела сквозь мутное стекло на пустынную серую улицу и детей в машине. Над городом сгущались тучи. Снова будет дождь. Отец взял трубку сразу, будто и не спал вовсе.
— Не по телефону, — сказал он, прервав Лику, пытавшуюся объяснить все так, чтобы отец все понял, а заспанный недоумевающий консьерж не понял ничего. — Оставайтесь там, скоро друг мой за вами приедет.
Машину Олега мы бросили рядом с гостиницей, она так и осталась стоять там — грязная, побитая жизнью «Нива». Друг отца — высокий пожилой мужчина, знавший сотню анекдотов и рассказывавший их по поводу и без, — отвез нас в свою квартиру в Петрозаводске, где мы провели три дня, а потом в дом в полузаброшенной деревне в Архангельской области. Мы несколько раз созванивались с отцом Лики, один раз я говорила с ним сама по телефону, но увидеть вживую этого мужчину с резким голосом и уставшими глазами мне так и не удалось.
Под Архангельском мы провели четыре месяца. Лика в основном спала, просыпаясь, только чтобы поесть и снова уйти в свою темную комнату с плотно зашторенными окнами. Я смотрела телевизор.
Списать все на взаимное убийство по пьяни и вспыхнувший затем пожар не удалось. Нас показывали по всем каналам, я видела, как полиция ворвалась в мою квартиру и перевернула ее вверх дном, доломав несчастный кухонный диванчик, сорвав с него полосатый плед и сбросив на пол, уронив бабушкину икону, выкинув вещи из шкафов, перевернув кровать. Интересно, что они рассчитывали найти — динамит, пистолет, наркотики? Лишь бы деятельность имитировать.
Я видела, как моя соседка — милейшая женщина, с которой у меня никогда не было проблем, — кричала журналистам, что я с самого детства была какой-то не такой. Видела интервью с моим бывшим начальником, этим тупым жирдяем с вечно прилипшими крошками на усах (во время интервью, впрочем, их не было, видимо, вытер), который рассказывал, что однажды отчитывал меня за хамство коллеге и вдруг увидел, как на мгновение изменился мой взгляд, будто в глазах мелькнуло что-то злое, практически потустороннее, и он, большой взрослый мужик, меня испугался. И что тогда он и решил меня уволить и начал искать повод, чтобы от меня избавиться. Я не помню этой истории и более чем уверена, что он ее придумал. Люди многое готовы сочинить, если на них направить камеру и дать микрофон.
Видела, как на ток-шоу обсуждали нас с Ликой, одни ее знакомые — случайные люди, имен которых она бы наверняка и не вспомнила, — говорили, что она милейшая девушка и что поверить в то, что она натворила такое, невозможно, наверное, она попала под мое влияние. Другие кричали про тихий омут.
Видела съемки последствий пожара в Шижне: загорелось, к сожалению, три дома, а не два, и в третьем в момент взрыва спала семья. Это в наши планы не входило, жаль, что пострадали невиновные. А вот Тамары дома, как оказалось, не было, она напилась до чертиков и заснула за столом у подруги. Ее показывали часто, она раздавала интервью всем подряд, каждый раз придумывая новые леденящие душу подробности.
Про смерть маленькой Марты говорили часто — та улыбалась у меня на руках и играла с завязками кофты, — про Санька не говорили вообще, только однажды сказали, что мальчик то ли погиб, то ли пропал. Кого волнует судьба пятилетнего пацана, о котором завывать некому, на фоне смерти новорожденной девочки с матерью-алкоголичкой, всегда готовой завывать перед камерами.
Сильно расстроилась я только один раз — когда телевизор рассказал, что толстая продавщица, любительница женских романов, услышала, будто в горящем доме Тамары плачет ребенок, и вбежала внутрь за секунду до обрушения крыши. Зачем она это сделала, на что рассчитывала, неужели не понимала, чем это закончится? Почему не стала ждать, как какой-нибудь отважный принц спасет ребенка?
Лика просыпалась, выходила на кухню, наливала стакан воды и шла обратно. Однажды она увидела по телевизору что-то, что ее сильно
