рано, то, боюсь, и тебе скоро придется последовать за мной в долину предков, – произнес Аравак, не отводя от Тлалока своего тяжелого взгляда. – Ты сейчас лишь моя бледная тень, – нравится тебе это, или нет, – и еще долго будешь тенью. Ты будешь ею многие годы даже после моей смерти, поэтому тебе нужно заботиться, чтобы у тени был хозяин, – ведь без хозяина она попросту исчезнет… Перестань хмуриться, Тлалок, я говорю это не для того чтобы тебя обидеть, я хочу предостеречь от опасности. Соблазны опасны для человека, нет ничего опаснее соблазнов, потому что они рождаются в нашей душе, исходят от нас самих, а борьба с самим собой – тяжелейшая борьба на свете, и мало кому удается одержать в ней победу.
– Клянусь, отец, я буду твоим преданным слугой и верным помощником до последних мгновений твоей жизни! – горячо сказал Тлалок, вновь целуя отцовскую руку. – А когда наши предки призовут тебя в свою страну, я заставлю всех людей воздавать тебе уважение, подобно одному из богов. – Я знаю, что я сделаю! – закричал он, хлопнув себя по лбу. – Я прикажу, чтобы люди из камня сложили твое изображение, и чтобы оно было огромным, видным издалека.
– Такое изображение лучше всего остального будет свидетельствовать о божественной природе власти и внушать трепет перед ней, – живо подхватил Аравак, приподнявшись с циновок. – Что за мысль, – это боги вложили ее в твою голову, Тлалок!.. А может быть, и демоны, – тут же произнес Аравак со странным смешком, вспомнив старуху Кахинали. – Но не важно. Мысль хорошая, и знаешь, что еще надо будет сделать? Приказать, чтобы отныне и до веку всех вождей острова – меня, тебя, всех наших потомков – изображали в камне. И пусть эти изображения высятся вдоль пути, ведущего от входа в царство Матери-Земли, – там, где сейчас Священное озеро, – к берегу морю, куда вступили в первый раз люди, прибывшие сюда с Сыном Солнца, и куда Сын Солнца вернется вновь. Все это будет означать, что вожди – дети Сына Солнца и посредники для людей между ним и Матерью-Землей.
– Отец, отец, как ты велик! – Тлалок в третий раз поцеловал его руку. – Живи вечно, без тебя мы все осиротеем.
– Жить вечно я не буду, рано или поздно освобожу тебе место, – Аравак шутливо похлопал сына по плечу. – Однако тебе придется пока подождать: мы с тобой должны довершить начатое. Вот, я подумал, не пора ли снять запрет с вырубки леса на острове? Зачем нам столько лесов, – от них только один вред: они создают сырость, мешают передвигаться; в них прячутся злоумышленники. В то же время народу на острове все прибавляется: наши женщины плодовиты и рожают много детей. Значит, нам нужны новые поля для того, чтобы сажать больше батата, нам нужны бревна на постройку домов, нам нужна одежда из лубка. Хватит уже нам испрашивать разрешение на порубку каждого дерева!
– Так, так, так! – вскричал Тлалок. – Сколько будет полей, сколько будет жилищ!
– А насчет Кане…
– Великий вождь, великий вождь! – послышался голос из передней. – О, помилуйте нас боги!
– Кто там? – спросил Аравак, встав с циновки и поспешно накидывая верхнее одеяние. – Да входи же ты, – что кричишь, как ошпаренный.
В комнату вбежал один из прислужников Аравака.
– Великий вождь! О, боги! Это невозможно!..
– Если ты не перестанешь кричать и причитать, я вырву тебе язык, – грозно произнес Аравак. – Говори внятно. Что произошло?
– Женщины пошли в храм Матери-Земли молиться, – глядь, а он там … – прислужник выпучил глаза и замахал руками.
– Кто? Страшное чудище, злой демон, или сам зверь Рекуай? – спросил Аравак с величайшим терпением.
– Хуже, великий вождь! Там порождение ада – Кане, а с ним Парэ, отдавшая свою душу нечистой силе. Наши женщины, как увидели их, так сразу и разбежались, – а я помчался сюда, чтобы доложить тебе, великий вождь!
– Ты храбрый человек, – сказал Аравак, – я тебя награжу. Ступай, собери всех моих воинов, передай им, чтобы окружили храм Матери-Земли и выставили дозоры вокруг поселка. Я скоро приду.
– Ну что? – Аравак поворотился к сыну. – Боги ли нам помогают, демоны ли, – не знаю, но ясно, что высшие силы – на нашей стороне.
* * *
Аравак решил созвать народный суд для определения наказания для Кане и Парэ, потому что по такому важному делу именно народ должен был изъявить свою волю, а вождь и старейшины лишь выполнить ее. Таким образом, из всех деревень, подчиненных Араваку, были вызваны в Священный поселок представители народа: каждому из них сообщили, когда явиться, и напомнили о святой обязанности судить честно и беспристрастно, сообразуясь с древними традициями и божественными установлениями.
Капуна тоже был в числе вызванных на суд народных представителей. Пришедший в его деревню посланник Аравака вызвал там жуткий переполох – люди решили, что Капуна предстанет перед судом в качестве обвиняемого, наряду с Кане, а значит, и все они обвиняются в пособничестве святотатцу. Плач и вопли раздались в деревне, а бледный, дрожащий Капуна долго не мог понять, что от него требовалось. Но зато когда выяснилась, наконец, истинная цель вызова Капуны в Священный поселок, радости не было предела. Жители деревни стали наперебой давать своему старосте советы, как вести себя на суде, которые сводились к тому, что следует отнестись к Кане с наибольшими суровостью и жесткостью, поскольку односельчане этого преступника в первую очередь должны были показать степень своего возмущения его неслыханным, злодейским поступком.
Мауна хмурилась, недовольная недостаточно почтительным отношением жителей деревни к Капуне, но не прерывала этот поток словоизлияний: умная женщина, она понимала, что людям надо дать выговориться после испытанного ими испуга. Не пеняла она и мужу за то, что он допустил такое панибратство; напротив, вернувшись с ним домой, Мауна была ласкова с Капуной и принялась заботливо собирать для него одежду и еду для похода в Священный поселок.
– Ты наденешь завтра все самое лучшее, из белого лубка дерева махуте, – сказала она Капуне.
– О, эти наряды достались мне от отца, а ему от деда! – отвечал он. – Может быть, поберечь их? Когда еще нам разрешать использовать дерево махуте для изготовления одежды?
– Скоро мы не будем знать недостатка в лубке, а также и в бревнах для постройки домов, – уверенно произнесла Мауна. –
