Но юноши должны хранить чувства в тайне. Несогласие вызвало бы подозрение. Рафаэль медленно вышел из тени, подошел к табурету, где сидела напуганная Туанетта. Испанец отвел глаза от Сураджа, боясь встретиться с ним взглядом.
– Возьмите иглу и соедините ее с тонкой резиновой трубкой… – дал команду оруженосец. – Опустите другой конец в самую большую из бутылок. В которую войдет литр…
Сурадж обращался на «вы» к бывшему любовнику, создавая у зрителей фальшивое впечатление, что они с Рафаэлем совершенно незнакомы.
Неужели только мои уши способны уловить дрожь в низком голосе индийца?
Неужели только мои глаза видят, как густые черные брови оруженосца хмурятся, когда он смотрит на руки возлюбленного?
Рафаэль не проронил ни слова.
– Теперь затяните жгут, чтобы вена выступила над местом прокола… Уверенной рукой введите иглу… Хорошо.
Ужасный вид тоненькой струйки крови напомнил мне о моих бесчисленных кровопусканиях. В комнате стояла полная тишина. Хотелось закричать, броситься на помощь этой юной девушке, чье лицо уже побледнело, а глаза расширились от ужаса.
На месте Туанетты мог быть кто угодно: я, мои братья, все те, кого я любила!
Не в силах больше сдерживаться, охваченная горькими воспоминаниями, я выкрикнула:
– Остановите кровотечение, она не выдержит!
Люкрес пробуравила меня взглядом.
– Что значит «остановите»? – гавкнула фурия. – Вам требуются очки, Гастефриш? Разве вы не видите: бутылка заполнена только наполовину?
Холодный пот заструился по позвоночнику. В отчаянной попытке спасти Туанетту я рисковала своими интересами. Но в то же время не могла молча смотреть, как девушка умирает!
– Не нужны очки, чтобы понять, что эта деревенщина на пределе сил, – презрительно бросила я, спасая свое положение. – Если взять больше крови, это убьет ее… Жаль терять служанку в расцвете сил. Она может прослужить еще много лет.
В этот момент раздался пружинистый щелчок: Рафаэль только что снял жгут. Он вынул иглу из руки Туанетты и покрытыми черным лаком ногтями приложил компресс к месту прокола.
– Гастефриш, Монтесуэно, довольно притворной сентиментальности! – взвилась Люкрес, нервно клацая когтями своей железной перчатки. – Закон есть закон! Бутылка должна быть наполнена кровью преступницы до краев!
Садистская улыбка вдруг растянула тонкие губы фурии.
– Если только один из вас не желает предложить свою собственную взамен?
Мое сердце остановилось, ноги подкосились. Если я обнажу свои руки, выставив на всеобщее обозрение шрамы от проколов, все будет кончено. Для меня и моей мести!
– Я… Я… – Мои губы задрожали.
– Я предлагаю свою кровь, – прервал мой лепет Рафаэль.
Зал облетел ошеломленный ропот.
– Вы – дворянин! – бросил Сурадж, побледнев. – Это невозможно!
– Может, в Индии нельзя, но в Вампирии можно! – злорадствовала Люкрес. – Кодекс Смертных разрешает это. Статья 23!
Она наизусть процитировала отрывок из ужасного постановления:
«В случае, если должник не в состоянии оплатить свой кровный долг, последний может быть закрыт другим смертным равного или более высокого ранга».
Впервые с начала занятий взгляды черноокого индийского воина и зеленоглазого испанского всадника скрестились. В воздухе сверкнули молнии: презрение и вызов. Разочарование и желание. Горечь и… любовь?
Люкрес потеряла ко мне интерес. Душевные муки напарника, похоже, забавляли ее больше. Вынув новую иглу и трубку из футляра, она передала их парализованному от шока оруженосцу.
– Давай, Сурадж! – мстительно улыбнулась девушка. – На кладбище Невинных ты дюжинами резал упырей своим знаменитым кинжалом. А тут что? Пустяковый прокол!
Туанетта поднялась и ушла, пошатываясь, слабым голосом шепча слова благодарности. Испанец занял ее место. Дрожащая в руках Сураджа игла приблизилась к руке любовника. К венам, выступающим из-под жгута.
А может, это дрожит мое, охваченное лихорадкой, тело?
Когда игла вонзилась в кожу, мне показалось, словно в бреду, что она пронзила мою плоть. Я до сих пор помню боль каждого кровопускания. Стыд, обиду. Сотни пробирок с моим именем.
Почудилось, что одним махом из меня выкачали всю кровь.
Внезапно закружилась голова…
Завертелась комната…
Тьма накрыла меня.
19
Наоко
– ЖАННА?
– Мама?
Из тени выступила фигура мамы. Длинные каштановые волосы обрамляли бледное лицо. Я, невесомая, поплыла к ней:
– О, мама, я думала, что больше никогда не увижу тебя!
Мой голос сорвался и перешел в рыдания. Я хочу обнять ее. Но чем ближе подхожу, тем быстрее она ускользает. Растворяется так же быстро, как те мимолетные облака, в которых мы с Бастьяном угадывали причудливые формы.
– Жанна, – едва слышно произносят ее бледные, почти прозрачные губы.
– Да, это я! Не уходи! Останься со мной! Останься…
Я открыла глаза, мой крик затих в груди.
– Со мной!..
– Жанна? – повторил на этот раз не мамин голос.
Я повернулась на мокрой от пота и слез подушке. Наоко сидела на табурете возле моей кровати. Позади нее потрескивал камин. Окна комнаты были задернуты портьерами.
– Где… где я? – пробормотала я.
Тяжесть тела, погребенного в глубокой постели под несколькими слоями одеял, свинцом разлилась по конечностям. Голову мою утеплял плотный ночной чепец.
– В кабинете кобылиц. Мадам Тереза не позволила тебе вернуться на чердак после того, как ты чуть не умерла там. Она приказала постелить здесь. Ты спишь со вчерашнего вечера.
В самом деле я узнала старые гобелены на стенах. Огонь отбрасывал блики на выцветшие узоры. В пляшущих тенях лошади как будто оживали… И не только они. Впервые я заметила среди животных полустертые изображения людей. Мужчины и женщины со всех ног спасались бегством, такие же напуганные, как статуи добычи на стене Облавы. У преследующих их кобылиц глаза черны как ночь, изо рта сочится кровавая пена.
– Кобылицы Диомеда, – прошептала я, вспомнив главу из «Метаморфоз» Овидия о том, как Диомед, жестокий царь Фракии, скармливал своим плотоядным кобылицам чужеземцев.
– Действительно. Миф, который мы изучали с Шантильи в прошлом году, – согласилась Наоко.
При упоминании о школе и уроках в памяти немедленно всплыли картинки: разговор с управляющей в этой самой комнате, исчезновение Тристана, день, когда я игнорировала все симптомы болезни… И обморок посреди урока вампирического искусства.
