присущ здравый смысл. И, наверное, пришла пора включать голову.
Я поднимаюсь к себе, сгребаю документы, с которыми работала ночью, в портфель, торопливо одеваюсь и выхожу из дома. К этому времени, замерзнув, мальчики в компании Феда, напротив, возвращаются с улицы. Сталкиваемся в дверях.
– О, ты уходишь… – сводит тонкие бровки Данька. Видно, у Лизы были такие. Потому как у их биологического отца брови широкие и выступающие, отчего он имеет несколько угрожающий вид. Я видела его на фотографии, которую мне предоставил Борис.
– В офисе полно работы.
– Сегодня же суббота, – добавляет Фед. Просовывает покрасневшие от холода руки в карман и, уткнувшись в пол, добавляет: – если это из-за меня, то я…
Что он? Уйдет?
– Не выдумывай. У меня бизнес, а это труд двадцать четыре на семь. Со временем ты привыкнешь.
– Мы хотели посмотреть вместе Тачки, – напоминает Данил. Он совсем не такой общительный и пробивной, как Никита. Данька открывается неохотнее и присматривается намного более тщательно, осторожничая и соизмеряя каждый свой шаг навстречу. Но именно против его детского обаяния я безоружна совсем.
– И обязательно посмотрим. Только позже, угу? – касаюсь его холодной щеки горячими пальцами, – беги в дом, ты совсем замерз.
Я пропускаю его вперед, протискиваюсь мимо, кажется, не дышащего вовсе Феда и, чуть пройдясь по подъездной дорожке, ныряю в заботливо прогретый охраной салон машины.
В больнице меня уже ждут. Это перестраховка, необходимость которой я не могу игнорировать. Конечно, гинеколог, мягко сказать, не в восторге от моего рассказа. Но на то он и профессионал, чтобы этого не показать так уж явно. Заглядываю и к Вакуленко. Обычно разговорчивый, он помалкивает весь осмотр, ограничиваясь лишь необходимым набором вопросов.
– Все хорошо, Дина Владимировна.
– Можно просто Дина.
– Мы теперь с вами не посторонние люди, да? – Алексей Михайлович отбрасывает ручку и криво улыбается. И дураку понятно, что он не в восторге от моих отношений с Федом.
– Полагаю, это зависит от того, насколько вы не посторонние с вашим сыном.
Вакуленко-старший так знакомо стискивает челюсти, так знакомо хмурится и проводит ладонью ото лба к макушке, что у меня запинается сердце.
– Значит, это вы ему помогли восстановиться в университете? А я все гадал.
– Понимаю. Я тоже гадала, почему вы не сделали этого сами. И почему он вообще отчислился.
– Вам дословно? – хмыкает Вакуленко.
– Можно в общих чертах, – пожимаю плечами я.
– Федя сказал, что вынужден работать, дабы прокормить семью. Семью… ага, как же. Пацанов, которых эта его… непонятно от кого нагуляла. Вот как чувствовал я, что добром это не кончится! А теперь еще вы…
– Тоже не очень-то подходящая для него спутница?
– А он сам как считает?
Шах и мат. Вакуленко не дурак, сумел соединить концы с концами.
– Спросите у него. Ах да… Я забыла. Вы же не общаетесь. – Я тоже могу быть стервой. – Может, тогда хоть у меня спросите, как он? Нет? – сгребаю сумочку и шагаю от стола прочь.
– И… как же? – звучит за спиной приглушенный сомнением голос.
Я останавливаюсь. Не могу объяснить, почему мне кажется таким важным помирить Феда с отцом. Может быть, я надеюсь, что так, по капельке, и в его душу вернется мир?
– Он усыновил мальчиков. Вы знали?
– Нет.
– Они отличные ребята. Данил и Никита. А Фед самый лучший отец из всех, с кем мне доводилось сталкиваться. Поскольку это во многом и ваша заслуга тоже…
– Я ничего не сделал! – перебивает меня Вакуленко.
– Вы сделали больше, чем думаете, став для Феда ролевой моделью или, если хотите, примером. С кого бы еще восемнадцатилетний мальчик мог его взять?
Алексей Михайлович прячет лицо в широкой ладони хирурга, загрубевшей от септиков и постоянных моек. Его массивные плечи опускаются вниз, а сам он будто становится меньше.
– Я не знаю. Мне кажется, уже поздно…
Я только могу представить, как ему, наломавшему столько дров в глупой попытке навязать свою правду сыну, тяжело пойти на попятный.
– Уверена, что Федор тоже так думает.
– Тогда… – Вакуленко как будто теряется: – Что же вы мне предлагаете? Я не понимаю…
– Попробуйте принять мальчиков. Уверена, за это Федор многое вам простит.
ГЛАВА 25
Федор
– Так, все... Расходимся по койкам, ребята.
– Ну, можно еще чуть-чуть? Дина обещала посмотреть с нами Тачки!
– Одиннадцатый час. Даже если она приедет прямо сейчас, вы все равно уснете задолго до титров. Все, без разговоров. Дуйте в ванную. И не забудьте вымыть уши.
– Это еще зачем? – бурчит мой старший.
– Чтобы лучше слышать, Никит. А то мне в последнее время приходится повторять буквально каждую свою просьбу.
Пацаны все-таки отправляются в душ, а я, чтобы не терять времени, принимаюсь расстилать им кровати. Сдергиваю дизайнерские покрывала, осторожно складываю, взбиваю по очереди подушки… Все машинально. Я делал это тысячи раз. С Лизой… И без нее, за исключением тех редких ночей, когда я до того напивался, что забывал даже о детях.
– Не вини себя. Ты просто очень переживал, – звучит в ушах ее любимый голос. Как хорошо все-таки, что у меня сохранились десятки видео с Лизой, которые мы с мальчишками пересматриваем, чтобы его не забыть. Это кажется мне самым страшным – однажды его не вспомнить. Я сглатываю, возвращаю подушку на место и веду пальцами по Лизиному лицу, улыбающемуся мне с фотографии. Не буду врать, перед тем как поставить ее на тумбочке в спальне сыновей, я некоторое время колебался. Откуда мне знать, насколько уместно расставлять фотографии одной женщины в доме другой? А потом плюнул на все. И водрузил Лизин портрет на самое видное место. Дина, кстати, на этот счет никаких претензий мне предъявлять не стала. Она вообще не предъявляет претензий. Даже ее «В следующий раз я хотела бы кончить» вряд ли можно к ним отнести.
Я убираю руку и неловко отвожу взгляд. Мне стыдно, мне чертовски не по себе от того, что произошло. Но я не могу описать природу этого чувства. В смысле… Я же понимаю, что Лиза мертва. Значит, я не могу изменить ей или предать ее память. Тогда
