— Для тебя.
— Для меня, — повторяет она.
Она смотрит на птицу, на ее красивый изогнутый клюв, которым так удобно пить цветочный нектар, на иссиня-черные перья. На хвост с ярко-белыми кончиками. Птица сидит на ветке тотары,[47]а та, в свою очередь, прикреплена к деревянной стойке, которую она держит в руках, словно боится притронуться к самой птице.
— Ну, рассказывай, — говорит она. — Рассказывай все.
Они идут в гостиную, уютно устраиваются перед камином, и он рассказывает, как поймал эту удивительную птицу. Как много дней искал ее и не мог найти, и уже совсем было впал в отчаяние. Но однажды утром его разбудил проводник; приложив палец к губам, он молча указал на густые заросли кустарника, где с ветки на ветку порхала гуйя, ловя насекомых, и, похоже, совсем не замечала внизу людей. А может, просто была непуганая.
— Ах, Дора, — говорит он, — как бы мне хотелось оказаться там на сотню лет раньше, когда в этих зарослях раздавались их крики, когда охота на них еще не привела к почти полному их исчезновению. Наверняка они водились и на Южном острове. Теперь совсем вымирают. Ты сейчас держишь в руках одну из последних птиц. Это самка, видишь, у нее длинный клюв? У самцов короче. Но мне хотелось только ее. Одну только ее.
Голос его мечтательно смолкает; он снова видит эту картину перед глазами. Вот он быстро встает, стараясь не шуметь, тянется за ружьем, которое почистил и зарядил накануне. Подкрадывается, стараясь ступать легко, чтобы ни одна веточка не хрустнула под ногой. Он словно плывет над землей вслед за гуйей, порхающей над кустами. Прицеливается. Ему отпущен только один выстрел. И он не упускает своего шанса.
— Получилось все просто прекрасно, — говорит он, рассказав все это Доре. — Выстрел был такой точный, что даже крови почти не было. Сама видишь, образец получился удивительный.
— Да, удивительный, — говорит она.
Потом они лежат в постели и смотрят на колеблемый легким сквозняком язычок пламени единственной свечки. Он знает, что доставил ей удовольствие подарком, но все же в ее лице сохраняется странная неподвижность, словно за время его отсутствия молодость ее как-то поблекла. Он чувствует, что она хочет что-то ему сказать, она то и дело вздыхает, старается заглянуть ему в глаза и тут же быстро отворачивается.
Тогда Генри приподнимается на локте и нежно берет пальцами ее подбородок.
— Тебя что-то беспокоит, — говорит он.
Она отвечает не сразу, а когда открывает рот, взгляд ее, который она прятала с самого его прибытия, становится совсем беззащитным.
— Я бы хотела… — начинает она. — Нет, мне просто необходимо съездить к Макдональду. И как можно скорей. Можно?
— Ну, конечно. Что это тебе пришло в голову?
— Я все думаю о своей спине. Мне кажется, что она… совсем голая. Надо, чтобы на ней что-нибудь было, что-нибудь такое… прекрасное.
Он не просит от нее объяснений, он все понимает. Он и сам через это прошел, он уже испытывал эту жажду, которая привела его в Лондон в то время, как он был нужен отцу для какого-то важного дела, жажду, которая заставила его покрыть рисунком голую кожу левого бицепса.
— Завтра же напишу ему, — говорит он, — чтоб был готов к нашему визиту.
На этот раз они смело приехали утром. В дневном свете хорошо видно, как от просоленных ветров потрескалась штукатурка домов в порту; переулки залиты лужами мочи, оставленной ночными гуляками. Теперь активная жизнь порта переместилась на пристань и корабли — сверху, с городских улиц хорошо видны крохотные фигурки людей, бегающих с тюками на плечах, перенося грузы с кораблей в док и из дока на корабли.
Макдональд сидит в мастерской, глаза его мутны, он поджидает их, окутанный облаком табачного дыма. В комнате пахнет спиртным, но Генри знает, что татуировщик сейчас не пьян. Движения Макдональда чопорно-напряженны, проводя их в заднюю комнату, он ворчит, зачем они явились в такую рань.
— Вы прекрасно знали, что мы придем в это время, — говорит Генри, — поэтому, прошу вас, попридержите язык, сэр. Мы не виноваты в том, что вчера вы позволили себе слишком расслабиться.
Макдональд усмехается и сплевывает в ближайшую плевательницу.
— Ваша правда, сэр, — отвечает он. — Ну, и что мы хотим на этот раз?
Генри кладет коробку, которую все время держал в руках, на ближайший столик.
— Эта вещь представляет для нас большую ценность; до сих пор нам удавалось транспортировать ее в целости и сохранности, поэтому, прошу вас, будьте с ней осторожнее.
Он вынимает из коробки гуйю и ставит рядом.
Макдональд от удивления даже присвистывает.
— Ого, вот это птичка! И как она называется?
— Гуйя. С Северного острова. Я бы хотел, чтобы вы срисовали ее и татуировку с рисунка сделали на спине миссис Саммерс. Достаточно большую, именно поэтому мы назначили вам пораньше.
Брови его взлетают вверх. «Теперь, значит, на спине?» — хочется спросить ему. Но он молчит, понимая, что этот вопрос ему обсуждать неуместно.
Дора нетерпеливо теребит сумочку и ходит по комнате взад-вперед. Она часто дышит, и Генри беспокоится: не дай бог, с ней случится обморок.
— Сядь же, — говорит он, может быть, слишком резко: вздрогнув, она останавливается и смотрит на него большими глазами.
— Посиди, тебе надо отдохнуть, иначе будет больно, — говорит он гораздо мягче, подводя ее к стулу, и обращается к Макдональду: — А где же ваш мальчишка? Не подадите ли чаю? И сколько мы вам должны заплатить?
Интересно, думает он, что стало с дорогим чайным сервизом, который он специально привез для заведения: цел ли он или, может, разбился, а то, и того хуже, просто стоит немытый.
— Скоро придет, — отвечает Макдональд, разглядывая птицу со всех сторон и пытаясь найти самый выгодный для рисунка ракурс.
Генри не понимает, почему он так нервничает. Нет, он не осуждает процедуры, которой должна подвергнуться Дора, но все-таки очень за нее беспокоится. Какая-то она скучная; а вдруг, когда все закончится, жена пожалеет о том, что сделала, или ей надоест долгий процесс, и на всю жизнь она останется с незаконченной татуировкой на спине.
Если татуировка не приносит ей радости, а, похоже, это именно так, когда совсем угаснет ее желание покрывать свое тело тушью? Где будет последняя ее татуировка? На руке? Или на шее? Или она будет счастлива, лишь восхищаясь новой татуировкой?
Но он обожает ее тело и так. И татуировки не делают его менее красивым, наоборот, лишь подчеркивают его прелесть. Тем более что он — единственный человек в мире (Макдональд не в счет), который имеет возможность созерцать их. Несмотря на все его страхи, ее татуировки вызывают в нем чувство, что она принадлежит только ему и никому больше, как самая изысканная музейная диковинка в мире. Ни один коллекционер не может похвастаться, что в его коллекции есть нечто подобное Доре.
