— на небо. — Если там кто-нибудь есть, то и он тоже.
Илья признался:
— Если бы ты не рассказал про знания взрослого, я не сдержался бы, а так… Уж очень ты изменился, и я просто поверил: этот Павел — сможет.
— Спасибо…
Этажом ниже клацнула дверь квартиры, донеслись женские голоса, и мы ненадолго смолкли, стоя друг напротив друга на лестничной клетке и не в силах разойтись. Когда голоса оборвал хлопок двери подъезда, я предложил:
— Хочешь — со мной к ментовке?
— Хочу, — кивнул он, — но понимаю, что нужно все рассказать нашим и попросить их, чтобы распространили новость. Чем больше людей узнает о том, что случилось в лагере, тем лучше. И еще ж у тебя прикормленные беспризорники, вот их подключи. Они ж разнесут весть, как крысы — чуму.
Сдержать смех не получилось.
— Соображаешь! А я сдохну нафиг, столько не спать!
— Давай пять! — Он протянул руку, я хлопнул ладонью по ладони. — Встречаемся возле ментовки через час-полтора.
Сунув руки в карманы, я начал спускаться. На втором этаже услышал топот догоняющего меня Ильи.
— Стой! — окликнул он. — Еще же второе письмо! Подожди, ща принесу
Илья остановился на пролет выше, начал разворачиваться. В том письме — последовательность событий вплоть до 2025 года.
— Нет! — остановил Илью я. — Пусть будет у тебя, так надежнее. Дома мать может вскрыть или Наташка.
— Это как? — округлил глаза друг. — Твое письмо — без спроса вскрыть?
— Так бывает, — пожал плечами я и додумал: «Жизнь — боль, счастливый ты мальчик». — Ну, не приучены они к таким вещам, а воспитывать поздно. Ну, разве что Наташку можно, но все равно это не будет для нее табу.
Дальше мы спускались молча, Илья все не мог со мной расстаться и вызвался проводить аж до остановки. Я вышел из боевого режима, адреналина в крови поубавилось, и мысли в голове стали медленными и плавными, как и я сам.
И вовсе они были не о журналистах и Алисе, а наболевшее всколыхнулось и выплыло в такой странный момент. Как же у многих отсутствует понятие неприкосновенности личного пространства! Считается нормальным вломиться в комнату ребенка без стука, перерыть вещи, прочитать переписку. Речь не о случаях, когда подростки начинают вести себя странно, а о повседневности. И вырастают люди, которые считают нормальным выворачивать карманы супруга или проверять телефонную книгу и взламывать телефон…
На улице июльская жара меня окончательно расслабила, и я поплыл.
— Здрасьте, Мария Витальевна! — поздоровался Илья с бывшей директрисой на боевом посту. — Спасибо, что помогаете отстоять подвал!
— Это в наших интересах, — отчеканила старушка — ну точно часовой при деле. — Как семья?
Илья остановился, улыбнулся хитро и сказал:
— А вы слышали про маньяка, который девушек ворует?
Старушка подобралась и гневно сверкнула очами.
— Как же не слышать? Весь город гудит. Милиция ничего не делает. Безобразие!..
— Поймали его! — воскликнул Илья, и подошедшая к нам кругленькая старушка, напарница директрисы по дежурству, пропищала позади меня:
— Когда?
Я обернулся. Эта старушка вся была кругленькая: и лицо, и очки, и даже ладони. Эдакая добрая бабуля, закармливающая внуков и дворовых котов.
— Да вот утром. Отец Павла, — Илья хлопнул меня по спине, — милиционер, он и взял. И не маньяка, а целую преступную группу. Они девушек не убивали, а воровали и продавали в рабство.
Мария Витальевна поджала губы и позеленела, толстушка покачала головой:
— Ай-я-яй, что творится-то! Живые хоть девочки? Не успели-то их продать?
— Не успели. Живые! — кивнул Илья и обратился ко мне: — Сколько их?
— Восемь, — с готовность ответил я.
Старушки притянулись на сплетни, как голуби — на хлебные крошки, как акулы — на кровь, и я оставил отдуваться Илью, а сам сказал:
— Извините, некогда. Надо помогать отцу. А вы все по телевизору сегодня увидите.
Теперь — быстренько на РОВД, разведать, что там и как, потом — к беспризорникам, пусть разносят благую весть. После них — снова к РОВД, благо это рядом.
Но быстренько не получилось: опять я потратил кучу времени на ожидание автобуса. Наверное, невозможно с этим смириться, если в прошлой жизни привык, что сел за руль — и ты на месте.
Когда был у Илюхи, Лялина так трубку и не взяла, потому я набрал ее из аппарата, стоявшего возле театра, и снова услышал протяжные гудки.
Плохо.
Тогда я прошел к отделению, послонялся вокруг, но толп журналистов не заметил. Ну а что я хотел? Репортеры — люди по большей части подневольные, а телевизионщикам, наверное, тоже нужно оформить кучу бумажек, прежде чем отправляться на выезд.
Ладно, сюда я скоро вернусь. Теперь — на рынок, распространять благую весть.
На бегу я сунул руку в карман, вытащил пару сотенных, ругнулся. Этого хватит на две жвачки. Деньги я отдал бабушке, часть оставил дома. Черт! Я же прикормил детей, нельзя к ним идти с пустыми руками — уроню авторитет, потеряю доверие. Где же взять денег?
Валютчик! Попрошу у него тысячу, он не откажет.
До места, где промышлял Павел, я добрался минут за семь, естественно, взмыленный и запыхавшийся. Огляделся, но валютчика не обнаружил, размазал пот по лицу.
— Эй! — окликнул он меня и вышел из мясного павильона — в бежевом льняном костюме и дорогих сандалиях. — Ты не ко мне ли? И где мой товар, я не понял.
— К тебе, — кивнул я. — Товар будет завтра, а сегодня я с просьбой: займи тысячу.
Валютчик расхохотался.
— Чего это вдруг? Щипнул кто? Ты только скажи, я их всех знаю.
— Забегался, — махнул рукой я, — не рассчитал. Очень выручишь.
— Страшно спросить, что ты такое решал, что аж денег лишился. Не иначе галактику спасал.
Ирония дико раздражала, но я держался.
— Вечером по телеку в местных новостях скажут, — не солгал я, взял протянутую тысячу. — Спасибо. Ты ж про маньяка слышал, который девок ворует?
— Попробуй не услышать, — усмехнулся он. — Все бабы только о нем и талдычат.
— Поймали эту банду, — улыбнулся я, махнул рукой и побежал прочь.
— Эй! — бросил он в спину. — Ты что-то знаешь?
Оборачиваться я не стал. Нечего было насмехаться, мучайся теперь!
Ничего покупать я не стал,
