слабость. Любовь — это слабость. Сильные чувства — это слабость. Сейчас, когда Лена еще только начала это понимать, ей предстоит долгий путь. Долгий, но первый шаг уже сделан. Первая точка невозврата пройдена.
Адергайн посмотрел ей в глаза, как мог бы смотреть этот жалкий старикашка, толком не ведающий, о чем вещает, но хорохорящийся, выпячивающий свое звание магистра, и ощутил давно забытую дрожь предвкушения. Она не могла его видеть, но сейчас будто смотрела в упор на него, и в глазах ее вспыхивали черные искры столь нужного ему бесконечного потенциала.
— Скоро мы увидимся, Лена, — коротко произнес он. — Очень скоро. Ты даже не представляешь, как я жду дня, чтобы познакомиться с тобой лично.
Он мазнул пальцами по ее скуле, и пусть пока что она не могла это почувствовать, очень скоро это изменится. Очень скоро они будут вместе, и они вместе изменят мир.
Напоследок оценив затягивающий взгляд, которого коснулась тьма, Адергайн легким движением пальцев развеял зеркало.
Глава 18
Амильена Эстре
Начало нового года в Академии всегда кажется бесконечным. Это и общение с попечительским советом, и бал, и первые дни, когда все встает с ног на голову. Деканы бегают с вытаращенными глазами, потому что некоторые магистры считают, что они выше остальных, и под них надо подстраивать расписание, а с вытаращенными глазами они в первую очередь бегут куда? Правильно, к ней. Хотя некоторое время назад, когда она только заступила на пост, ее и всерьез-то никто не воспринимал, но таково уж общество Даррании. Женщину в нем замечают, когда она зубами и когтями выгрызает себе свою значимость и заявляет о себе тем или иным способом.
Этот год был отмечен еще и появлением нового магистра — Женевьев Анадоррской. Ни один ректор в здравом уме не стал бы рисковать и брать ее на работу, поскольку Анадоррский считал, что дело женщины — политически удачно выйти замуж, но Амильена, памятуя о том, как сложилась ее собственная судьба, не стала прятаться от предстоящего разговора с потенциальным тэрн-архом. В конце концов, пока он еще не тэрн-арх, а его дочь имеет право строить свою жизнь так, как считает нужным.
Анадоррский так не считал, о чем уже с утра высказал ей все в нелестной форме с требованием немедленно отстранить Женевьев от преподавания.
— Я не потерплю, чтобы она позорила мой род, — высокомерно сообщил этот… драхон, глядя на Амильену сверху вниз. В принципе, Белавуард на всех так смотрел, и, когда он впервые переступил порог ее кабинета, Эстре подумала, что менять Фергана на него — все равно что менять ежерога на ежекрыла. Одна драх разница.
— То есть вы считаете, что воспитание будущего поколения — это позор? — спокойно парировала она, глядя ему в глаза. Холодные, как лезвие кинжала, в противовес теплому золоту волос, которое унаследовала его дочь. Впрочем, в волосах уже холодом отметилась седина, что добавляло его образу определенной завершенности.
— Я считаю, что это не дело для благородной особы, — сухо отозвался Анадоррский, — и дискутировать по этому поводу с вами не собираюсь, ректор Эстре. Надеюсь, вы прислушаетесь к моему мнению, в противном случае мы с вами будем разговаривать уже на другом уровне.
Белавуард едва успел унести свое безграничное величие из ее кабинета, а она только-только прикоснулась к документам, когда в кабинет явился другой визитер. Причем если Анадоррский приходил через секретаря, этот всегда приходил порталом. Без спроса. И всегда знал, что у нее просто не хватит сил его выставить. А стоило бы. Потому что Валентайн Альгор был для нее той самой отравой, которой для себя считал темную магию. Он проникал в ее кровь, как яд, как дорнар-орхарр в диком количестве, превращая ее, состоявшуюся женщину, ректора Академии, в глупую влюбленную девчонку. Ту самую, которая однажды совершила ошибку, которую он ей не простил.
Так и не простил, она точно знала, но все равно не находила в себе сил выкинуть его из головы, из сердца и из своей жизни. Подчиняясь какому-то странному болезненному чувству, Амильена снова и снова приближала его к себе. Даже несмотря на то, что между ними теперь стояла Ленор Ларо. Эта серость, которая стала для Валентайна наваждением — иначе и не скажешь. Что мог такой мужчина, как он, найти в абсолютно никчемной адептке?
Ответ оказался простым: темная магия. То, что влекло его к ней, было в его крови, и противиться этому он не мог. Или не захотел. Амильена поставила бы на второе, поскольку представить себе Валентайна, который чего-то не может, у нее не получалось. При всем желании.
— Ленор Ларо к тебе еще не приходила?
— И тебе доброго дня, — холодно отозвалась она, поднимая на него глаза. Валентайн выглядел хмурым, но почему это должно ее волновать?
И все же оно волновало, она это чувствовала, как никогда остро.
— Не могу назвать его добрым. Так приходила или нет?
— Нет, а должна? — Амильена свернула магический лист коротким движением пальцев, и он растаял в воздухе. — О чем, прости, нам с ней говорить?
— О том, что она хочет комнату в Академии.
— Вот как. Вы поссорились?
Вместо ответа он подошел к окну. Встал за ее спиной, так близко и в то же время так далеко.
— Я хочу, чтобы ты ей отказала.
— В проживании в Академии? — Амильена почувствовала смутное раздражение. Просто потому, что все их последние разговоры, не считая его перевода на должность ее заместителя, крутились вокруг этой Ленор! — Не имею права, прости. Если адептка заявляет о том, что ей нужно помещение для проживания, Академия должна его предоставить. Это прописано в своде правил, и тебе, как моему заместителю, это стоило бы знать.
— Ты всегда играешь по правилам, Амильена? По правилам было отдавать ее гритту?
На щеках Эстре вспыхнули красные пятна. Мало того, что он уже отчитал ее за это, как девчонку, так теперь еще будет припоминать?!
— За это я уже извинилась. Даже перед ней. По твоей просьбе. Ну а с твоей новой просьбой ничего не выйдет. Ничего не могу сделать. Если она обратится ко мне, я дам распоряжение коменданту.
Она побарабанила пальцами по столу и поднялась. Разговаривать с ним спина к спине было привычно, как они только не разговаривали. Ведь было время, когда они сидели в Академии на крыше, Амильена —
