крае Ейск, Старощербиновскую и в первых числах февраля осел в станице Староминской Ейского отдела со штабом Северо-Кавказского красного фронта во главе «главнокомандующего подпрапорщика Ивана Калинина», действуя против весьма малочисленного состава отряда войск-добровольцев генерала Корнилова в Кубанском крае. Край был совершенно пустой от войск его. Все его войска находились еще в то время на разных отдаленных российских фронтах. Даровая война, как и все другие войны, от Кубанская края потребовала наибольшего состава при мобилизациях. Дома оставались лишь престарелые старики, женщины и дети да многочисленный иногородний элемент, преимущественно из центральных губерний Великороссии, усиленно переселявшийся в край ежегодно, начиная еще с императора Александра II, в 70-х годах. Этот-то последний элемент и составил в крае ядро местных большевиков, которое действовало под командой «красного есаула» Сорокина, по профессии фельдшера, в контакте с красными отрядами, явившимися с «Дальнего Севера фронта». Сорокин, со своими бандами, оперировал значительно южнее, главным образом в Кавказском, Лабинском, Баталпашинском и Майкопском отделах, тесня малочисленный по составу отряд генерала Корнилова и с севера, и с юга. И вот всюду явления одни и те же — кучки «красных наемников», людей, потерявших элементарные понятия о человеческой гуманности, творят «кровавые чудеса» для красного режима, силою вводимого в большой российской стране.
Другие же полки Латышских бригад, пессимистически настроенные и не желавшие служить «красному молоху», при передвижениях и вообще во время Гражданской войны в начале 1918 года, утонули, распылились в массах на обширной территории России, присоединившись к общему русскому добровольческому освободительному движению на всех фронтах. В составе добровольческих армий адмирала Колчака в Сибири составилась даже целая Латышская отдельная бригада полковника Гопнера, в составе двух полков — Троицкий и Имаита, ушедшие с боем от «красных москвичей» еще в начале 1918 года, весною, и принимавшие участие во всех боях добровольческие армии, до последнего момента существования в Сибири и на Дальнем Востоке Временного правительства освободительного движения.
Наконец во время одного из многих горячих боев добровольцев с красными шайками севернее города Екатеринодара, в одиноком домике, в поле, рано утром 31 марта 1918 года генерал Корнилов был убит. Красный артиллерийский снаряд случайно задел угол домика, где находился Корнилов, и разорвался. И того же числа доблестные кубанские граждане, добровольцы-казаки отряда генерала Павлюченко, энергичным, коротким ударом во фланг противнику вытеснили из пределов своей родной земли и Кубанского свободного края весь «северокавказский красный Московский фронт» и его штабы с отрядами большевиков на Царицын, а дальше — и на Москву.
Только весною 1918 года «красная Москва» и ее «С.С.С.Р-ов» правители поспешили переименовать и переформировать все полки 1-й и 2-й Латышских стрелковых бригад в красноармейские полки, хотя и без людей; но такова уж была тогда ее мода: для устройства паники и по германскому образцу.
На самом же внешнем фронте к 23 февраля положение было таково, что и сам противник был небоеспособен, но все же с конца января 1918 года беспрепятственно продвигался во внутрь российской страны: на юге захватил всю Украину, вплоть до Таганрога — Харкова — Чернигова, а на северном фронте легко, без боя, взял Венденские укрепленные высоты, как и Ригу, и Усть-Двинскую крепость 21 августа 1917 года, и свою боевую линию перенес в то время далеко на восток, восточнее линии Полоцк — Остров — Псков, ежеминутно угрожая занятием территории Витебск — Новосокольники — Дно — Петроград.
Вполне понятен был такой маневр германцев. В то время «российские большевики», или «С.С.С.Р-ы», вели мирные переговоры в Брест-Литовске с представителями императора Вильгельма II и, конечно, без аннексии и контрибуций; тут-то и нужен был нажим, да и продовольствие к тому же нужно было для центральных держав, истощенных четырехлетней войной.
Как в тылу, ближе к фронтам, так и по всей стране, усилились репрессии властей — Советов. Газеты, местные конечно, полны сенсаций о каком-то «предательстве контрреволюционеров», сваливая вину об этом с больной головы на здоровую…
— Не удивляйтесь, господа! — неожиданно прервал рассказ и критику юнкера Авдуша Цепа Генерального штаба полковник Казбегоров. — До 90 % из всего состава русских офицеров Генерального штаба вынуждены изменить свои убеждения, через что потеряли и веру в свой истинный народ, но поспешили стать «спецами» у «С.С.С.Р-ов» и, как видите, верою и правдою служат им на пользу этому пагубному нововведению… Кто же будет спасать Россию и ее народы? Ведь жив и будет жить лишь тот, кто борется, кто верит в результат своей борьбы и смело поставил перед собою цель святую, стремится к ней и мыслями и душою, творя истинную черту Божества. Суворовых и Кутузовых теперь ведь нет, воспетых даже иностранцами: как они, полны любви, силы воли и не страшась трудов великих, взбирались упрямо на вершину и только с высоты, подобно исполинам, сурово и задумчиво глядели на мир… Теперь же мы видим совершенно обратное — личные мелкие расчеты и бесхарактерность: спасайся кто может! Масонский мистицизм, упорно насаждавшийся в народе в виде мистическо-художественной литературы и пропаганды, достиг своей цели, посеяв всюду пессимизм и обезличив граждан — все, мол, виноваты, только не мы… К тому же и веры нет у них самих: не могут положиться ни на себя, ни на свой истинный народ.
Отец Цепа в то время, как старший железнодорожный агент, с раннего утра был на службе, а старушка-мачеха дома у себя в комнате. Неожиданно к дому их подъехал открытый автомобиль, и из него выскочил комиссар Касуш Фрукт; как-то сгорбившись, он поспешно вошел в их дом, направляясь в комнаты старушки Цепа. Минут через двадцать Фрукт вновь появился около автомобиля, а за ним следовала сзади и «тетенька» его, старушка Цепа, по-дорожному одетая; и оба на том же автомобиле поспешно уехали куда-то в город.
Был приятный солнечный день конца февраля: тихо, тепло и снег начинал было уже быстро таять. Наши герои также поспешили выйти в город — насладиться первой солнечной теплотой, предвещавшей скорое наступление весны, а также и проветриться немного. Все трое направились на бульвар, где им и представилась первая картина. Все тот же автомобиль, но с красным флажком впереди мотора, а в нем четыре человека вооруженных красногвардейцев, одетых в новенькие серые шинели и такие же фуражки; на груди у каждого большие красные банты, а на фуражках, вместо кокард, нечто вроде большой звезды. Автомобиль мчался по Бульварному проспекту, мимо парка, направляясь к дому губернского комиссара «товарища» Дожи. Было 11 часов
