Должно быть что-то построено. Они могут есть параллельно с тем, что они делают… Другое дело, что они не так много ели в своей жизни, в те годы наверное… Чтобы у меня не закралась мысль, а что это они обжираются так много… Что я хочу сказать – каждый шаг в игре может быть положительным или отрицательным, как любое наше действие в жизни, оно может быть плюс, а может быть минус. Все неоднозначно: ты делаешь что-то, добиваешься чего-то, например кого-то ты пожалела и одолжила три рубля. Но у тебя-то больше нет трех рублей. Есть плюс, а есть минус. А тебе в это время мороженого захотелось. Йок! Прощай мороженое! Это минус в твоих действиях. Поэтому тут надо решить – если хочешь, чтобы они ели, найди этому место, чтобы это не помешало главному. То есть надо понять, что главное. Что тебе нужно? Чтобы Сталин разрушил это все? Значит, им надо что-то построить. И так хитро построить, чтобы мне было интересно. Ведь Сталин в данном случае – фигура игры, он часть той игры, которая происходит передо мной. Он не главный персонаж, он, может быть, для них главный персонаж, но не для меня. Для меня – это фишки. И то, что ему хочется или им хочется, для меня не главное, для меня главное – что мне хочется как зрителю. И для тебя как для автора это должно быть самым главным. В чем мое напряжение? Не они должны быть на поводке у него, это может быть следствием, но не главным. На твоем поводке должен быть я, понимаешь? На поводке твоей идеи.
Давай я просто буду задавать вопросы, чтобы не мучить тебя, ответы будут приходить постепенно. Я тебя хочу окунуть с головой в круг этих вопросов, которые должны роиться… Предположим, ты строишь. Ты смотрела у нас во МХАТе «Сережу»?
Маруся. Нет.
Крымов. А-а-а… Ну ладно… Там есть сцена, когда Вронский приходит к Анне делать предложение. Он это делает таким образом – ставит такие чудны́е композиции из предметов, три такие башни странные… Он очень долго ставит, потому что это странные предметы. Например, он кресло наклоняет вот так, берет саблю и долго уравновешивает кресло на сабле, чтобы оно под углом стояло только на задних ножках, и долго ловит этот угол. А потом он на наклоненные поручни этого кресла ставит еще вазочку с гусиными перьями. То есть это все очень шаткое. Наблюдать за построением очень интересно. Не успели понять, что это, – он ставит другое! И получаются совершенно разные скульптуры. Он ставит на книжки табуретку, на табуретку каких-то солдатиков, и на верхнего солдатика он ставит качалку с лошадкой. Это очень много занимает времени, публика завороженно смотрит: поставит он ее или нет? Он это делает с трудом. Я сказал, чтобы магнитика там не делали, потому что я рассчитывал на то, что это напряжение каким-то образом передастся…
Он ставит три такие башни, потом он снимает пальто, закатывает рукава рубашки, становится вверх ногами и идет на руках между этими тремя штуками к ней. Она сидит с краю… Он себе такой путь сделал витиеватый… Чтобы сделать предложение. В банальном кино он позвал бы в ресторан, открыл коробочку, а там кольцо. Это понятно, и Джулия Робертс скромно улыбается. Тут скромно улыбается Маша Смольникова на краю сцены, а огромный актер на руках – он очень сильный человек – по наклонной плоскости идет к ней… Ага, я понял, какой интересный способ ухаживания. Он, значит, старается, очень старается. Я думаю: где же коробочка будет с кольцом? И когда он доходит до нее и прыжком становится с рук на колени, раздается выстрел. И из какого-то механизма, который установлен здесь на авансцене, вылетает букет цветов, траектория которого так рассчитана, что он летит ровно ему в руки, и он этот букет дарит ей. Вот и коробочка с кольцом. К чему я это рассказываю? Скоро поймешь.
А пока вторая серия моих вопросов. Я так представляю себе – вот я в зале, я купил билет. Вот они строят, строят, строят, сейчас оставим пока, что они в это время кушают, читают стихи, или к ним приходит Алексей Толстой и Мандельштам бьет его по морде. Пока они просто строят. После этого приходит человек и ударяет ногой по тому, что они построили. Ну ладно. Хотя немножечко просто, тем более если актер в гриме Сталина – ну господи боже мой, пришло олицетворенное Зло и ударило ногой. Не слишком ли просто? Ну хорошо, они строят еще раз… Дальше вот все то, что ты перечисляла, – он разрушает построенное пулей, Пастернаком и так далее… Это же и есть твоя игра, собственно? Это же и есть та жизнь, в которую ты хочешь, чтобы я поверил?
Должен сказать, все перечисленные способы мне показались однообразными. Мне быстро стало скучно, я быстро понял. Игра – в непонимании, в непредсказуемости следующего этапа. Если я понял – ты в проигрыше! Ты в проигрыше как придумыватель этой игры. Мы короли, когда они не знают! Их влечет куда-то, но они еще не поняли куда, не поняли, какой следующий шаг будет. Я буду следить за тем, чего я не знаю. Мне интересно, но я не знаю – вот что! Накапливается какая-то атмосфера. Здесь не хватает по крайней мере двух вещей. Об одной я спросил, о другой – нет. Спросил я вот о чем: а что они еще будут делать, кроме того что строить? То есть этим вопросом я пытался сказать тебе, что игра «построение – разрушение» не должна быть скучная и однообразная. Это игра первого уровня, но и она не должна быть скучная и однообразная. Но есть и другой вопрос. Вот я Буткевича читаю, он что-то придумывает и говорит: «Ну, актрисы здесь будут счастливы в этой сцене!», «Ну, это лакомый кусок для актера!» Он знает, что актеры должны быть довольны. Он опытный человек. Если ты делаешь театр художника, ты сговоришься со своими однокурсниками, и они будут послушно что-то делать. Это тоже можно. Без актеров. Актеров на это ставить не нужно, если им нечего делать как актерам. Тогда это может делать художник, водопроводчик, любой человек с улицы. Тогда это вопрос правильности твоей идеи и дисциплины участников спектакля. И вот вторая вещь, о которой я хотел тебя спросить. Ты хочешь, чтобы это был Мандельштам? Именно он? Если да, значит, будь добра, найди ему способы
