не стареешь, — несколько язвительно заметил спарапет.
— А разве старая лошадь не ест овса? — не обиделся князь. — Я молод сердцем, а это самый разумный способ жить.
Вошла Даро, одна из невесток Кетеван, с бутылкой водки и маленькой чашей — финджаном. Батман-клыч персидского царя заставил ее собственноручно наполнить финджан и подать ему. Даро исполнила приказание князя, и тот, с большим удовольствием опорожнив чашу, сказал:
— Вот теперь голова у меня будет в порядке, похмелья как не бывало.
Бек велел Даро приготовить яичницу на завтрак. Когда молодая женщина удалилась, князь Баиндур с серьезным видом, который ему вовсе не шел, спросил у Давида:
— Тут что-то не так, я ведь чую. Скажите честно, в чем дело. Прервав ранним утром сон, сюда является спарапет, а там, в конюшне, прячется незнакомый парень из Сюника. Как ни старался я выведать у него что-нибудь, рта не раскрывает, чертов сын. Сердце у него точно глубокое море, на дне свои тайны хранит…
Беку и спарапету стало ясно, что прежде чем прийти сюда, князь виделся с Агаси в конюшне. Поскольку они уже решили посвятить Баиндура в свои планы, то дали ему прочитать привезенные Агаси письма.
Князь отошел к окну и углубился в чтение. Удивительная перемена произошла в этом всегда веселом, беззаботном человеке. Во время чтения он несколько раз глубоко вздохнул, застонал, потом глаза его наполнились слезами, и вдруг этот гигант разрыдался, как ребенок. Его душа была такой нежной, чувства столь благородны, что он не смог вынести печальных вестей с гибнущей родины. Закончив, он вдруг вскочил с места, вытащил меч из ножен, положил к ногам Давида Бека и сказал:
— Твой покорный слуга возлагает меч к твоим ногам в знак того, что будет служить делу. Идем, я готов, родина зовет нас.
Бек обнял и расцеловал его. Они еще долго обсуждали, что им предстоит сделать, прежде чем покинуть Грузию.
XIII
Несмотря на поздний час, спальня Давида Бека была освещена сальной свечой, установленной в деревянном подсвечнике. На тахте сидел Бек, а возле него — торговец пленными Сакул. В доме двери были заперты, прислуга спала, все было погружено в глубокий мирный сон.
Рядом с ростовщиком стоял сосуд с вином, из которого он время от времени наливал себе, чтобы, промочив горло, быть в силах продолжать разговор.
— В Дагестане я пользуюсь таким доверием, что и старики и молодые клянутся моим именем. А имам Дагестана сажает меня рядом с собой, колено к колену.
— Я верю этому, Сакул, — заговорил Давид, — но ты вот что скажи — каким влиянием пользуется в Дагестане имам?
— А таким, что если поднимет вверх палец, весь Дагестан будет реветь, как стадо ослов. Выше него в тех краях нет никого. Он духовный и светский глава всех горцев. Его почитают как бога.
— А воевать он любит?
— Если ему предложат вместо воды употреблять кровь, он с удовольствием согласится.
Обо всем, что спрашивал Бек, ему самому было отлично известно, он только хотел проверить торговца пленными.
— Это хорошо, — прервал его Бек. — Вот что скажи, Сакул, ты любишь армян и нашу родину?
— Что за вопрос, благословенный? Конечно, люблю, — ответил Сакул с таким удивлением, точно его спросили, любит ли он вино, что стоит перед ним, хотя о вине у него были более ясные представления, чем об армянах и их стране.
— Как ты любишь их?
— Как? Никогда в жизни я не ел скоромного в армянский пост. Родился армянином, крестился в армянской церкви, который год исповедуюсь в ней, там венчался, туда же отнесут мои останки, когда умру. Там отслужат по мне молебен и с позволения священника отнесут мое тело на кладбище. Видишь теперь, как я люблю армян?
Сакул настолько увлекся, что с удовольствием опорожнил стакан вина, как бы благословив нацию, которую любил.
А Бек, заметив, что понятие родины для Сакула неотделимо от церкви и церковных обрядов, ухватился за это:
— Видишь, дорогой Сакул, как ты любишь родную церковь, в которой тебя крестили, где ты причащался, венчался и куда отнесут твое тело после смерти, и где тебя будет отпевать священник-армянин. А знаешь ли ты, как много ты грешил и как милосердна церковь, дающая тебе искупление?
— Знаю, как не знать, — сокрушенно вздохнул торговец пленными, — да, немало у меня грехов…
Злодей знал, как много у него прегрешений — за свою жизнь он совершил немало позорных поступков. И как коммерсант, смотрящий на все с точки зрения наживы, он понимал, сколь многим обязан армянской церкви, которая смывает с его души грязные пятна и избавляет от геенны огненной. И церковь делает это почти даром, безвозмездно. Можно дать священнику несколько грошей и исповедаться у него, можно даже заказать обедню. Это очень дешево, полагал Сакул, за несколько копеек получить отпущение грехов, которые принесли ему несколько тысяч рублей. Можно ограбить одного, обмануть другого, заработать тысячи, а потом преклонить колена перед священником, повиниться и выйти из церкви очищенным. Отчего бы не любить подобную церковь?
Бек старался извлечь пользу из религиозных чувств этого человека, которые будили в злодее не только слепую веру в церковь, но и своего рода неприязнь к ее врагам и желание способствовать ее утверждению.
— Что бы ты сделал, Сакул, если бы кто-нибудь осквернил армянскую церковь, превратил в хлев, разграбил ее священную утварь и сделал бы из нее украшения для своей жены? Если бы кто-нибудь разнес церковь и использовал камни для строительства своего дома, запретил служить в ней молебны и обедни? Что бы ты сделал, я спрашиваю, с этим человеком?
— Убил бы его.
— И я тоже, Сакул. А если эти преступления совершил не один человек, а много людей? Что бы ты тогда сделал?
— Постарался бы расправиться с этими людьми.
— Прекрасно. Я поступил бы точно так же, Сакул. Но один ты сможешь справиться со столькими людьми?
Сакул несколько секунд думал и не нашел ответа. Вдруг, точно совершив открытие, радостно сказал:
— Один я, конечно, ничего бы не смог сделать, но я бы что-нибудь придумал.
— Да, дорогой Сакул, я бы сам постарался что-нибудь придумать. А ты знаешь людей, которые хотят уничтожить нашу веру и церковь?
— Я таких людей не знаю, — ответил Сакул. — Дальше Тифлиса и Дагестана я нигде не бывал.
Он говорил правду — южнее Тифлиса он никогда не был и не имел представления не только о других народах, но даже об Армении. Он был знаком лишь с горцами Грузии и Кавказа. И Давиду
