Книга Морана - Алексей Иванович Кулаков

но в любом случае, жаркое дыхание растопленной печки-булерьянки вот уже неделю подряд надежно выжигало любую возможную слякоть и плесень из самых дальних углов ярко освещенной мастерской. Самого хозяина в помещении не было — отошел по делам, зато за верстаком работала его юная ученица, уверенно собирающая из фигурных кусков черной хромовой кожи будущий верх женских зимних полусапожек.

Тук-тук-тук!

Небольшой сквознячок колебал полупрозрачный огонек спиртовой горелки, на которой тихонечко исходил парком небольшой котелок с закопчеными боками. С угловой полки бубнил что-то бравурное небольшой репродуктор, который держали не столько ради новостей, сколько как точные звуковые часы и отчасти утренний будильник… Внезапно, тихий уют мастерской нарушил сильный удар чего-то тяжелого во входную дверь: массивная створка с честью выдержала это испытание, чего не скажешь о человеке, что подскользнулся на ступеньках и въехал в нее плечом и головой. Из-за толстого дерева раздались глухие чертыхания, затем какая-то возня, и наконец по-очередно щелкнули замки — впуская в теплое помещение порыв уличного ветра, напитанный запахами прелой осенней листвы и влажноватой уличной свежести. Вместе со сквозняком, бесцеремонно рапахнувшим пошире дверцу оконной форточки, в мастерскую вступил и ее хозяин, причем сделал он это три раза подряд — ибо явился не один, а в компании грубовато сваренной тележки на двух колесиках. Не пустой, естественно: четыре крепко сколоченных посыльных ящика с почтовыми штемпелями, поверх коих была привязана сумка с продуктами. Вот мужчина и тягал весь этот груз с подъездного крылечка в свое жилье, попутно раздеваясь-избавляясь сначала от кепки, затем от куртки-дождевика, ну а в последний заход с явным облегчением скинул и чуть отсыревший пиджак.

— Погода мерзкая…

Сменив сапоги на теплые домашние тапки из обрезков овчины, Ефим Акимович небрежным пинком сдвинул с прохода один из ящичков, умылся, и проинспектировав чайник, поставил его на огонь. Подумал, затем присел за верстак по-соседству с беляночкой да и начал отдирать старые подметки с поношенных, но еще крепких сапогов. За всю свою жизнь «медвежатнику» еще не попадалось людей, с которыми было бы так же хорошо молчать на двоих, как с его ученицей: и честно говоря, он все больше и больше начинал ценить такие вот моменты. Пока чайник кряхтел и пыхтел, готовясь забурлить крутым кипятком, в умелых руках мастера подметки уступили напору клещей — девушка же, как раз успела закончить с заготовкой-подготовкой верха будущих полусапожек и начала раскладывать на куске тонкой кожи перчаточные лекала.

— Тебе твоей травы заварить, или чайковского прогонишь?

Мимолетно улыбнувшись, девушка подтвердила:

— Чай.

Чуть позже, когда они уселись за обеденным (и много каким еще) столом и ученица начала инспектировать содержимое большого газетного кулька со свежими пончиками, наставник недовольно проворчал:

— Слушай, где ты находишь таких недоумков? Я за жизнь много чудиков повидал, но сегодняшний проводник… Пока твою посылку с него вытряхал, он раз десять переспросил, кто я такой и чего мне надо, да еще по ходу пьесы два раза навернулся. Глаза какие-то мутные… Никак на марафете сидит?

Размешивая темно-красную заварку, девушка легко пожала плечами:

— Главное, что дело свое сделал хорошо. К тому же, всего через полчаса он тебя напрочь забудет, и хоть пытай его — не вспомнит.

— Да? Хм, ну…

После воркутинских курортов «медвежатник» тоже начал считать, что осторожности слишком много не бывает, так что настроение его резко улучшилось, и захотелось «поскрипеть мозгой», узнавая что-нибудь новое и необычное.

— Александра, скажи на милость, если это конечно не тайна. Вот красота твоя: она природная, от матушки-батюшки — или от ведовства-волховства?

Аккуратно расправляясь с еще теплой выпечкой, блондиночка удивленно вскинула бровки и задумалась, явно подбирая слова. Отвечать же вообще начала, лишь расправившись с третьим пончиком и сделав пару глотков ароматного пуэра:

— У каждого человека есть то, что составляет его суть и личность. Чем сильнее его… Душа и Узор, тем это заметнее: их связь с телом исподволь изменяет плоть, понуждая ту хоть как-то соответствовать духовному наполнению. Это нельзя как-то отменить, или хотя бы изменить… Вернее, мне просто неизвестно, как это сделать без вреда для себя. Можно сказать, что это своего рода печать: ну или сама природа человеческая так отмечает тех, кто идет путем самосовершенствования.

Помолчав и попытавшись уложить в памяти как всегда честный, но все равно по-большей части непонятный ответ, Ефим признался:

— У меня порой от твоих ответов ум за разум заходит.

— Так не спрашивай.

— Пф! Любопытство вперед меня родилось!..

Вытирая пальчики чистым полотенцем, лиловоглазая волховка (за меньшее ее сапожник уже и не держал) довольно мило улыбнулась, и вместе с недопитым чаем вернулась обратно к перчаточным лекалам. И уже оттуда довольно-таки равнодушно заметила:

— Я узнала про твоих родичей.

Мужчина тут же забыл про недоеденную сардину во вскрытой консервной банке, промахнувшись ложкой мимо последнего куска.

— В моем пальто, во внутреннем кармане лежат две справки — возьми.

В процессе добычи документов с вожделенными сведениями, одна из посылок вновь удостоилась крепкого мужского пинка. Вернувшись за стол, «медвежатник» сначала просто положил сложенные вчертверо листы казенной бумаги перед собой, затем тщательно обтер руки и жирные от масла губы — и только после этого подрагивающими от нетерпения пальцами развернул первый документ, мимолетно удивившись нквдэшному штампику в его правом верхнем углу.

— Звонникова Глафира Акимовна, год рождения… Да, помню, батя тогда на радостях крепко поддал. В Горьком[2] живет, надо же — а я ведь бывал там пару разов?.. Образованная, ишь ты! Замужем, два сына и дочь… Супружник сидит, значит? И статья-то пятьдесят восьмая[3]: он что у нее, «политик»? Или «контрик»[4]?

— Нет, обычный дурак. Пришел на работу с сильного похмелья, и сунул ломик в крыльчатку электромотора своего станка: думал, пока его ремонтируют, отоспится. Во время разбирательства выступил без ума, да и не по делу — в итоге, приговорили к трем годам лагерей по статье пятьдесят восемь дробь семь.

— Промышленный саботаж? Н-да, повезло придури, всего «трешкой» отделался: сейчас бы на пятерочку присел.

Вздохнув, бывший сиделец (хоть и попался всего раз, да Воркутлаг десяток обычных тюремных «университетов» заменяет) еще бережней прежнего сложил справку по сестре и перешел к личности двоюродного брата. Который тоже был женат, имел трех оболтусов мал-мала меньше и двух уже вполне взрослых девок на выданье — и проживал все в том же Горьком. Вернее, бывал там наездами, потому как уже второй год трудился вахтовым методом в Амурском леспромхозе номер семь, каким-то там плотником-монтажником приготовительного