управления собой. Допустим, что мы с ней не согласны, возмущены ею, но во всём этом словокипении, во всех этих обвинениях, которые она обрушила на школу, на меня, на вас, во всей этой каше надо хорошенько разобраться. Видите ли, такая Синицына — новинка для вас, но не для меня. Вы — человек молодой, горячий… — Леонид Тимофеевич мягко улыбнулся. — Обвинять-то ведь всегда легче, чем оправдывать. А причина есть всегда и во всём. Ничего не бывает без причины. Может, тут где-то кроется и наша вина…
Елена Александровна слушала без улыбки, не сводя с директора строгих синих глаз.
— Я не понимаю, какое оправдание вы хотите найти Синицыной? И если вы найдёте его, я обвиню вас… — Елена Александровна вспыхнула, пушистые брови её колючими иголочками сошлись на переносье. — Я обвиню вас, Леонид Тимофеевич, в излишней сентиментальности, жалостливости… Я не имею права так говорить с вами, но я всё-таки обвиню вас! — запальчиво говорит она.
Леонид Тимофеевич встаёт:
— Она мать. Это большое слово. И боюсь, что я всё-таки найду ей некоторое оправдание. И знаете в чём? В наших ошибках!
— Что ж, гражданка Синицына с удовольствием перечислит вам наши ошибки, — с усмешкой сказала Елена Александровна.
— Ну да, конечно! Я дам ей полную возможность это сделать. Видите ли, когда человек приходит к нам за разрешением какого-нибудь вопроса, то мы должны, несмотря ни на что, найти способ поговорить с ним по душе. А кстати, во время вашего разговора как вы её величали: гражданка Синицына или по имени и отчеству?
— Я не знала её имени-отчества, — пожала плечами Елена Александровна.
Леонид Тимофеевич с улыбкой взглянул на неё:
— А надо было спросить. Если человека называют по имени-отчеству, то в этом чувствуется какое-то внимание к нему, официальный тон смягчается, и разговор между двумя людьми делается проще, откровеннее. В общем, я сейчас сам пойду к ней и узнаю, что её растревожило.
Леонид Тимофеевич, сутулясь, взял со стола шляпу. На пороге он обернулся, с лукавой улыбкой взглянул на детски-упрямый подбородок Елены Александровны, на её прихмуренные брови и по-отечески сказал:
— А вас тоже учить надо. Вы ещё молодой, нестреляный воробушек. Школа — это школа для всех: для родителей, для учителей, для вожатых! — Он весело усмехнулся. — А вы, небось, думали — только для ребят?
* * *
Шёл мелкий дождь. Нюра стряхнула с панамки светлые, как бисер, капли и осторожно вошла в дом.
— У вас директор, — шепнула ей в передней соседка.
Нюре захотелось убежать, спрятаться. Она встала под вешалкой, между чужими пальто, дрожащими пальцами расстегнула и снова застегнула пуговицы на своём жакетике. Прислушалась.
Из комнаты доносились два голоса: один частый, приглушённый, захлёбывающийся словами; другой — ровный, спокойный. И каждый раз, когда первый голос резко повышался, второй ласково смягчал его тихим встречным вопросом. Нюра стояла долго-долго. Она и не подслушивала и не смела уйти. Постепенно голос Леонида Тимофеевича вернул ей мужество.
«Войду!» — подумала она.
Но дверь приоткрылась, и директор, продолжая разговор, сказал:
— Ну так вот, Мария Ивановна: ничего нет неразрешимого. Значит, мы с вами договорились. А войдёте в наш родительский актив, будем чаще встречаться и решать все вопросы сообща. Так что, милости просим! Приходите до начала занятий, мы всегда будем рады вашей помощи.
— Не знаю… просто не знаю как… — растерянно бормотала мать. — Чем я смогу помочь вам? Я ведь ничего не умею…
И совсем тихо, словно извиняясь, она добавила:
— Побеспокоила я вас, Леонид Тимофеевич…
Нюра, боясь, что её заметят, красная от стыда, зарылась лицом в чей-то меховой воротник. Леонид Тимофеевич прошёл мимо неё, держа в руках шляпу. Мать шла за ним. Нюра вдруг вспомнила, что на дворе дождь. Схватив отцовский зонтик, она поспешно выбежала на крыльцо.
— Леонид Тимофеевич, возьмите зонтик! Вот зонтик! — смущённо повторила она, заметив, что мать смотрит на неё с удивлённой улыбкой.
Но Леонид Тимофеевич не удивился.
— Ничего, ничего, девочка! Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — приговаривал он, раскрывая над головой зонт.
Низко склонив под зонтом свою лысеющую голову и держа в руке шляпу, он пошёл к калитке. Мать и дочь стояли на крыльце и глядели ему вслед. Обеим казалось, что в их доме побывал чудесный доктор, принесший им избавление от неведомой и тяжёлой болезни.
Глава 45
ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО
После того как ребят на собрании включили в списки пятого класса, они изо всех сил налегли на учёбу. Несмотря на то что пятиклассники беспрекословно исполняли распоряжения своего бригадира и председателя совета отряда, Васёк не мог и не хотел примириться с тем, что он и его товарищи причислены к пятому классу, как второгодники. Васёк похудел, его самолюбие жестоко страдало. Вечерами он долго занимался, ходил по комнате и, держа в руках книжку, забывая про урок, неожиданно говорил: «Во что бы то ни стало…»
С согласия Екатерины Алексеевны теперь на уроках всегда присутствовал кто-нибудь из бывших учеников четвёртого класса «Б», которые зимой учились в Свердловске в пятом классе. Чаще всего это был отличник Медведев. Он сидел около доски, маленький, нахохленный, с внимательными тёмными глазами, и, вслушиваясь в ответы товарищей, напряжённо моргал ресницами, а иногда аккуратно поднимал рёбрышком руку и испуганно говорил:
— Ответ неверен. Позвольте мне…
Екатерина Алексеевна позволяла. И Медведев, старательно выводя мелком буквы и цифры, объяснял задачу.
Как-то Васёк не смог решить дома пример и попросил Екатерину Алексеевну вызвать его к доске. Пример решали сообща. Как всегда, отличился быстротой сообразительности Петя Русаков, и Медведев после урока серьёзно сказал:
— Русаков по арифметике идёт у вас первым. Он бы у нас в свердловский школе отличником был.
Мазин широко раскрыл глаза и, уставившись на своего приятеля, тихо запел:
Учились вместе в школе
Друзья РМЗС,
Покинул Петя Колю —
В отличники залез… Ха-ха!
Ребята засмеялись. Екатерина Алексеевна тоже улыбнулась. Мазин подошёл к Пете и неожиданно крепко обнял его:
— Хороший ты парень стал, Петька, хоть я на тебя и ворчу иногда…
— Ну, теперь по всем предметам, кроме арифметики, я вами довольна, — сказала как-то ребятам Екатерина Алексеевна.
— Арифметику подтянем! — радостно пообещал Петя.
— Не арифметику, а
