как все-таки его имя? – произнес это имя с явным отвращением.
Охтли…
Охтли из высокого рода Цапли. Младший сын, который открыл в себе желание пойти иной дорогой, нежели его братья. Охтли… умен.
Услужлив.
Себе на уме. Как и многие, кроме. Очень многие.
- Весьма надеется скоро занять ваше место, - жрец взялся за кисть. Узоры на лицо и грудь человека он наносил с той же спокойной сосредоточенностью, с которой делал священную мазь. – Нинус отбыл…
Осторожный взгляд.
И вопрос в нем. Хорошо спрятанный вопрос.
- Боюсь, - Верховный развел руками. – Я сам не ведаю, когда он вернется.
И вернется ли вовсе.
Кивок.
- Охтли сказал то же.
- Что еще?
- Что вы ныне слишком заняты, чтобы отвлекать вас от дел высоких. Ибо от вас ныне зависит благополучие всей Империи.
Охтли умел говорить.
Красиво.
Убедительно.
Его хотелось слушать. И ему хотелось верить.
- Радостно слышать, что кто-то беспокоится обо мне.
А разве сам Верховный не был таков? Пусть даже не стояло за ним великого рода, готового помочь сыну своему в нелегком деле служения богам.
В любом нелегком деле.
Зависть кольнула сердце. И Верховный покачал головой.
Нет, он не был таким… или был? Находился рядом со стариком, слишком слабым, чтобы самому встать с постели. Было? И тело его тщедушное иссохшее омывал, отогнавши рабов? И помогал подняться на пирамиду. А после уже и сам… облеченный доверием.
Он ли не читал бумаг, тех, которые не предназначены для глаз чужих?
Не писал ответ, сперва под диктовку, а после сам… всецело сам.
Вернулось?
Но Верховный еще не настолько ослабел.
- Что еще? – он протянул руку, и жрец вложил в нее пиалу с мазью. Небо медленно светлело, слишком медленно, будто позволяя поговорить.
- Охтли выбирает жертвы. И число, и… он велел проявить милосердие. Теперь им подносят маковое молоко. Хотя скорее уж не из милосердия, а потому как младших жрецов стало меньше.
Любопытная новость.
А главное не отпускает ощущение, что увлекшись спасением Империи, Верховный упустил что-то весьма важное.
- И рабов тоже. Такими их проще сопровождать, - жрец провел пальцем по лбу. И с поклоном протянул клинок. А где-то далеко, на краю города, взвыли трубы, возвещая начало нового дня. Стало быть, первый луч солнца пронзил облака.
Клинок лег в руки привычно.
- Он хотя бы раз был здесь?
- Был, - жрец отставил пиалу и кисть отложил. – Не так давно. Смотрел.
- И?
Острие двинулось по груди, следуя по синим линиям узора, и капли крови, вспухая одна за другой, мешались с краской. Пленник дернулся и в глазах его появилась тень понимания.
- Ушел он быстро. Мне сказали, что он доволен. И что я могу быть уверен в своем будущем. Если правильно распоряжусь настоящим.
Нож ушел в плоть.
И пленник только слегка дернулся, из сомкнутых губ его донесся слабый стон. А вот сердце оказалось крупным и упрямым, оно все не давалось в руку, ибо вторая так и не вернула прежней подвижности.
- Позволите? – спросил жрец.
И Верховный отступил.
Знак ли это того, что время его иссякло? Что ему следует сложить золотые одежды, что… уступить. Другим. Кому? Охтли?
Нинус… Нинус был нужен. Отчаянно.
Сердце все-таки еще билось. И легло на блюдо, которое жрец с поклоном поставил перед Тлалоком, прошептав что-то. Различить слов не удалось.
А вот тело с алтаря он стягивал сам.
- Где… - Верховный огляделся, убеждаясь, что на площадке нет никого, кроме них со жрецом.
- Рабы нужны в других местах. А с этими я и сам справлюсь, - жрец подтолкнул второго. Этот был тщедушен и тянуло от него болезнью.
Как вовсе…
- Охтли… вернее те, кто признали его власть над собой, сами выбирают жертв. Рабы ныне весьма дороги.
А потому на вершину пирамиды попадают те, кто ослаб.
Или стал негоден. Неудобен.
Сердце закололо. Как… как вовсе подобное пришло в голову? И гнев, разрастаясь внутри огненным шаром, заполонял все тело. Лицо озарило солнечным светом.
Знак?
Или… или он все-таки слишком человек. Слабый. Неуверенный. Вот и ищет знаки в обыденных явлениях, желая убедиться, что верно понял волю Богов.
- Как тебя зовут? – поинтересовался Верховный у жреца, который стянул второе тело. – Прости… и не держи обиды. Я стар. И память подводит.
- Мекатл, - жрец спокойно вытащил третье сердце, которому нашлось место на блюде. А потом, собрав кровь, протянул Верховному чашу. – Имя не важно. Главное, что я там, где нужен.
Его взгляд был прям, а губы сжаты. И в том упрямстве виделся отголосок позабытой веры.
- Хорошо, - Верховный коснулся крови пальцами, а после провел по губам. – Волей богов мы все там, где нужны.
Небо расцветало огнем стремительно, словно и вправду напоенное этой вот жертвенной кровью.
- Помоги мне спуститься, - Верховный подошел к каменному истукану.
Надо же…
Не то, чтобы что-то переменилось, но камень блестел. Пыль вытерли? Или вымыли? Мох… когда-то, когда он был моложе, Верховный сам счищал его с божественных тел. Но давно уже не прикасался к скребку. Имелись дела куда более важные, чем этот вот мох. И он разросся за годы. А теперь исчез. Позолота же, пусть поблекшая, уже не казалось жалкою.
- Ты? – Верховный начертил знак поверх иного, возникшего… когда? На заре времен? Когда первый человек кровью подписал великий договор.
- Мне показалось, что так будет лучше, - Мекатл склонил голову. – Простите, если я сделал что-то…
- Все правильно. Спасибо. Давно следовало бы, но… - смешно оправдываться перед младшим, но Верховный чувствовал, что должен сказать это. – Так и вправду лучше. Позолоту надо бы восстановить.
- Охтли сказал, что этих богов все одно никто не видит.
А стало быть, позолота им не нужна.
Верно.
Может, и вправду не нужна? Кровь стремительно высыхала на камне. Быстро. Слишком уж быстро.
И Верховный поспешил, гонимый страшной мыслью, что её, этой крови, не хватит на всех. Богов ведь так много, а крови – всего-то одна миска. И та обыкновенная, глиняная.
Куда подевалась прежняя из серебра, он спрашивать не стал.
Ответ был ясен.
- Вот так, - Верховный отступил. – А теперь… и вправду помоги мне спуститься.
- Я могу…
- Нет, обойдусь без рабов.
- Мне и не нужны. Я сам справлюсь.
Мекатл и вправду с легкостью подхватил его
