Тут его перебил обиженный Бонзо:
– Как вернёмся, ты Брайан, будешь у Элвиса помощником говночиста работать, будешь тонкости ремесла познавать, может, пригодится в дальнейшем.
Я во время их диалога чуть со смеха не лопнул.
Вмешался Джим:
– Хватит собачиться, давайте уже, похороним Брайна.
Взялись за дело. Брайан закрепил петлю на уступе, повисел, проверил, затем пропустил конец каната в отверстие, и стравил его весь до конца. Бонзо опять его поддел:
– Спускаешься первый. Потом мистера Эпштейна там примешь. После уже остальные.
Брайан пожал плечами, ухватил руками трос, присел на краю входа, и начал спускаться. Через пару минут трос задёргался – прибыл. Я вытянул всё назад, перевязал тело в районе пояса, и мы вдвоём с Марком стали потихоньку опускать его вниз ногами. На всю операцию ушло не больше пяти минут. Канат зашевелился, и опять прошёл сигнал. Следующим пошёл Болан, за ним Джими, потом вниз ушёл Джим, и наконец – я. Бонзо спустился последним – наверное, не доверял узлам Джонса, и убедился окончательно в их надёжности только после шести проверок.
Пейзаж был впечатляющим. Огромное поле камней примерно одинакового размера – не больше среднего арбуза, широкой полосой вокруг – песчаный пляж. Пляж получался полукольцом, а каменистое поле – половиной эллипса. Со стороны нашего выхода – огромная гладкая скала светло-серого цвета.
Я спросил у Бонзо:
– Ты помнишь, в каком месте аборигены хоронили своего?
– Джон, слушай, я не думаю, что они хоронили единственного покойника. Со стороны всё выглядело, как отработанный ритуал. И они ничем не отметили могилу. И люди эти после того, как что-то спели над захоронением, постарались почти бегом уйти к лодке. Сразу уплыли. Я ещё запомнил, что лодка у них интересная была – катамаран – с противовесом на одной стороне. Так вот, по-моему, тут ихнее кладбище. И захоронено тут должно быть множество покойных. А так как почвы тут нет – только камни, значит, всякие рачки и крабы быстро разбираются с останками. Я об этом подумал, потому что видел, что их покойный был без гроба и одежды. Так что, давайте разберем для могилы камни в любом месте, и помолимся за Брайна. Ты, случаем, не знаешь никакой молитвы на арамейском?
– А я, по-твоему, похож на раввина?
– Да я на всякий случай спросил.
Тут подошёл Джим:
– Я знаю молитву для этого случая. Зачитаю, не переживайте. Давайте могилу готовить.
Место выбрали примерно в середине этой каменной равнины. Все принялись разбрасывать валуны, чтобы создать углубление для могилы. Самым сноровистым и сильным из этой компании оказался, как ни странно – Хендрикс. Он так ловко подхватывал и отбрасывал в сторону камни, что я не удержался, и подколол его:
– Джими, а у тебя далёкие предки на каменоломне не работали?
Он, медленно выговаривая слова, ответил:
– Джон Леннон, у меня от природы очень цепкие пальцы, и если бы я не любил песню «Клуб одиноких сердец поклонников Сержанта Пеппера», я бы тебя на клочки пощипал за тридцать минут, и – живого.
Он при этом так страшно вытаращил свои белки, что я не выдержал, и расхохотался, и он вместе со мной.
К нам подошёл Джим, в один миг уняв наше веселье:
– Хватит ржать, пойдёмте, похороним Брайна.
Печальное и грустное это было дело, скажу я тебе, Питер. Мы с Бонзо спустились вниз, приняли от остальных туго обмотанное тело, положили аккуратно на самое дно. В этот момент Брайан Джонс напомнил:
– А разматывать будем?
Мы переглянулись со своим напарником. Бонем кивнул головой:
– Будем.
После этого мы с ним долго мучились с пеленами, пока освободили тело. – Ох, Брайн, Брайн, как же мне его не хватает…
После этих слов Джон замолчал. Мы уже приближались к буковой роще, после которой начинался подъём. Предстояло скоро расстаться.
– Я должен закончить эту печальную историю, Пит. Кто-то же должен кроме нас, и в мире знать, как был похоронен Брайн Эпштейн.
Когда мы заложили тело камнями, стало понятно, почему на этом каменном кладбище не видно могил – холмика не было. Место захоронения слилось с общей поверхностью. Мы сели, скрестив ноги, вокруг могилы, и Джим запел песню. Ничего печальнее я не слышал никогда. Пел он её на не знакомом мне языке. Но смысл слов был понятен и без всякого перевода. Песня была о том, что невозможно никакими словами выразить ту боль и печаль, которую испытал человек при прощании с близким человеком, и он не знает, как ему жить дальше, что смысл жизни для него теперь утерян, всё окончено, и оставшийся хочет уйти вместе с ушедшим, и не может находиться в этом мире один. Тут все, не зная слов и текста, подхватили мелодию, и запели вместе. У каждого по лицу текли слёзы. Я не удержался, и заплакал. Такого эффекта проникновения в атмосферу смысла исполняемого я не испытывал никогда. Да и не был свидетелем подобного. Сердце разрывалось на части от безмерной и неутихающей боли. И тут все разом замолчали. Похороны закончились. Все молча встали, и побрели назад, к скале. Когда уже дошли до выхода, я оглянулся, и странное дело – над могилой Брайна появилось прозрачное свечение, похожее на сноп множества разноцветных искр.
Мы с Джоном прошли через буковую рощу, и уже поднимались вверх, оставалось метров десять.
– Питер, прежде чем мы подойдём к твоим спутникам, я хочу, чтобы ты взял вот это у меня, и спрятал хорошенько. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал.
– А что это, Джон?
– Дома разберёшься.
И он протянул мне маленький свёрточек полиэтилена, перетянутый резинкой.
– Хорошо, Джон. Так и сделаю.
Поднявшись к скалам, мы увидели, как Джек и Брюс сидят недалеко от нас, и было понятно, что они сильно нервничают.
– Ну что, к полёту готовы? – пошутил Джон.
– Долго же вы гуляли тут по скверам. Мы уже было решили, что Питер остаётся.
– Пойдёмте, тут недалеко.
Вход в «клапан», действительно, был в пяти шагах. Подойдя к «колодцу», я увидел лежавший рядом, свёрнутый в бухту нейлоновый трос с узелками. Джон ловко накинул петлю на выступ, стравил трос вниз, и сделал приглашающий жест рукой:
– Прошу вас, господа, проходите.
Но мои спутники с откровенным непониманием смотрели на отверстие в земле, поднимая
