тогда собрались все, и решали, что делать с захоронением. Брайн, конечно, предусмотрел всё абсолютно – и это тоже. По его плану было приготовлено специальное место в глубине джунглей, почти у самых скал, где был установлен так называемый погребальный стол. Предполагалось, что тело умершего будет на нём сжигаться, а после, пепел в специальной урне закапываться. Хоть где. И вот мы сидим в концертном зале, все обсуждают – сколько нужно дров для этого, что надо достать ароматическое масло, и облить им тело, ну и так далее, а Бонзо шепчет мне на ухо: «Джон, давай выйдем, поговорить надо». Я думал, он выпить опять захотел, и хочет у меня в сотый раз попросить пару бутылок. Иду за ним, и думаю, ну как этому бывшему алкашу объяснить, что тут ни у кого нет водки, что он достал уже меня. Потом вышли на крыльцо, а он мне и говорит: «Слушай, Джон, давай похороним его как еврея, на нормальном кладбище, по еврейской традиции завалим могилу камнями, совершим этот обряд с уважением, он ведь столько для нас сделал, считай вторую жизнь дал, а мы его сжигать тут начнём, а потом пепел закапывать». Я ничего не понял, решил, что он дурь какую-то тропическую в траве нашёл, и нажевался. Говорю ему: «Бонзо, мы в Иерусалим не сможем с трупом улететь, чтобы захоронить. Тут аэропорта нет. Пойдём назад, хотя бы поприсутствуем на собрании». А он не унимается, ну и рассказал мне всё – про то, что нашёл:
– Джон, я случайно нашёл выход. Там тело спокойно пройдёт. И его тело, и моё с твоим. Моментально окажемся на той стороне, со стороны пляжа. И штаны не намочим, обещаю.
Рассказал мне, как это произошло, и затем ещё выдаёт:
– А то каменистое пространство после песка, ну на той стороне – это кладбище. Я видел тогда, как аборигены вдвоём кого-то там хоронили. И мы тоже можем это сделать – похоронить Брайна. Никаких трудностей с этим не возникнет. Нужно только всем остальным объяснить, что ты на правах его ближайшего друга, и по его же прижизненной просьбе произведёшь захоронение сам. С одним помощником. Попросишь присутствующих выступить кому-нибудь из них добровольцем в количестве одного человека. Никто не согласится, уверен, тут я и вызовусь. И всё. А завтра утром, точнее с утра, по темноте ещё, мы это и сделаем. Никто нас не увидит, обещаю. Что скажешь?
А что я мог ещё сказать, кроме как: «Понял, пошли назад, сделаю объявление». Всё вышло так, как и предсказывал Бонзо – после моих слов о желании покойного быть захороненным по еврейскому обычаю, в зале воцарилась тишина – никто не ожидал такого поворота, все молчали, а потом он поднял руку, и вызвался помочь мне. Никто не стал оспаривать моё предложение. Я всё-таки был к Эпштейну ближе, чем кто-либо из присутствующих. На этом собрание и закончилось. А рано утром, ещё темно было, мы вдвоём погрузили замотанное в саван тело Брайна на тележку, и повезли к скалам. В роще перед подъёмом сняли печальный наш груз с «катафалка», и понесли дальше уже на руках – Бонем впереди за ноги, а я сзади держал плотно замотанное тело головой на правом плече. Вход действительно был совсем близко – мы буквально минут пять поднимались со своей ношей на взгорок по каменной отсыпке, и тут мой помощник говорит: «Ну всё, пришли, видишь, нет?». Я ничего не заметил. И тут Бонзо, а он держал тело за ноги и шёл спиной вперёд, начал погружаться в скалу. Этот вертикальный клапан-проём в самом деле не было заметно, пока не подойдёшь к нему вплотную. Мы протиснулись в этот узкий коридорчик, и опустили тело на землю. Решили немного отдохнуть, выкурить по сигарете. Начинался рассвет. В нашем островном каменном мешке это всегда красивое зрелище – с восточного края горного кольца начинает синеть небо, становится светлее. Западный, скальный край становится ослепительно белым, и огромная тень с востока постепенно отползает вниз. Я с самого начала своего заселения заметил эту красотищу. Почти каждое утро выхожу из дому, чтобы полюбоваться. И тут вдруг Бонзо шёпотом говорит мне: «Джон, сюда кто-то приближается, потуши сигарету». Я и придумать для себя ничего не успел, как перед нами возникла вся эта банда – Джонс, Джими, Джим и Марк. Что я смог произнести, так это:
– А где Элвис?
Засуетился Брайн, – он всегда беспокойный, – и скороговоркой выпалил:
– Да он вчера вечером обожрался своей любимой мемфисской стряпни, говорил ему – не ешь так много, живот заболит, так нет же, приговорил все рёбрышки с соусом острым, да целую кучу кабачков, вот теперь и мается на унитазе. Всё равно хотел с нами пойти, мы кое-как его отговорили, не то обдристал бы тут все холмы. А мы на похороны всё-таки собрались. Было бы совсем не по-людски.
После короткой паузы – добавил:
– Мы с вами.
Ну не будешь же их прогонять, тем более – цель этой экспедиции, что называется – «поход по святым местам». А Брайан тем временем снимает с плеча спортивную сумку, и вытаскивает увесистую бухту нейлонового троса, и говорит:
– Вы мужики на меня не сердитесь, я про этот ход давно знаю, совершенно случайно за Бонзо проследил. Совсем не специально, честное слово. Вот предлагаю назад этим же путём вернуться. Сильно не люблю под воду нырять, да и одежда потом мокрая – противно.
Я глянул на Бонема – и, думаю, если бы не предстоящие похороны – он бы этому окурку в глаз засветил без раздумий, просто так, для порядка, а подумав, ещё бы раз пять добавил. «А ты что, – говорит – проверял?»
– Ну да, несколько раз, я же говорю – не люблю нырять. Вот тут, посмотрите, выступ есть, за него кольцо заведём, я хорошо узел сделал, не распуститься, всё надёжно, а по всей длине узелки затянул – это, чтобы легче подтягиваться было. Назад когда выберемся, трос вытащим, с той стороны ничего и не изменится. С тросом и спускаться легче, и подниматься проще – в одну сторону спиной упираешься, а с другой стороны ногами помогаешь, ну как в трубе, а руками за трос, и – вверх. Если кому подниматься будет тяжело, можно вытянуть его сверху. Я в молодости, в Ричмонде когда жил, работал там помощником трубочиста, так все эти тонкости и узнал.
