сами знаете. Мне изначально эта затея не понравилась, – доложил боец.
– Ты, что, дурак? – взглянул ротный в глаза Скачкова. – Кто механик машины, ты или Макеев?
– Я.
– Кто соляркой двигатель грел: ты или Макеев?
– Я.
– Кто не выполнил мой приказ о прогревах двигателя в ночное время суток?
– Я.
– Ну и при чём здесь командир взвода, если машина на тебе? – загнал в угол вопросами ротный.
– Я выполнял приказ, – стоял на своём механик, – хотя с вами согласен и своей вины не отрицаю.
– Ты знаешь, какой интересный разговор сейчас у меня с особым отделом состоялся? – закурил сигарету капитан. – Не знаешь. Сначала склад боеприпасов горит из-за одного мудака, потом целая БМП на воздух взлетает. И всё перед штурмом, – вкрадчиво продолжал капитан. – В общем, сейчас я еду в штаб батальона, и, когда вернусь, мы продолжим, а пока молись, Саша.
Титов печальным взглядом провожал танк, который тащил на буксире машину в отстойник. Больше всего было жаль шарф ЦСКА, сгоревший вместе с продовольствием и подменной формой бойцов. В своём дневнике Сергей сделал ещё одну запись, на этот раз даже с рисунком. Макеев о чём-то долго разговаривал с бойцами ОМОНа и всем своим видом пытался показать, что ничего страшного не произошло. Правильно. Люди всегда ведут себя так, когда за них отдуваются другие, менее значимые и потому более уязвимые.
Продолжение разговора Скачкова с ротным не состоялось. Бойца и в самом деле вновь отправили в рембат, закрепив за ним машину второго взвода. БМП нуждалась в замене дисков сцепления, и кандидатура Скачкова подошла как нельзя лучше. «С глаз долой – из сердца вон», – решил капитан. Сгоревшую машину списали на боевые, и наш молодой старшина списал вместе с ней всё утерянное хозяйство роты. Титов простился с другом, пожелал удачи и скорейшего возвращения назад. Обещал не увольняться без него, но записку с адресом всё же вложил в его нагрудный карман. Один месяц службы до дембеля, четыре недели до конца войны, тридцать дней до приказа.
– Тебе кого в помощь дали? – спросил сержант. – Опять Тошибу?
– Нет, – засмеялся Саня, – на этот раз со мной едет рядовой Тимирбаев.
– Тот же хрен, только в другой руке, – зло отшутился Серёга.
– Тошиба теперь важная птица, я ведь обещал из него бойца сделать.
– Где у нас сейчас рембат находится? – спросил сержант, вытаскивая из своего вещмешка сгущённое молоко для механика.
– В Ханкале, – ответил тот, поглядывая на часы в ожидании машины из штаба батальона.
– Ну не так уж и далеко, – вздохнул сержант, предлагая присесть на дорожку.
Бойцы присели на ящик с патронами. Помолчали. Посмотрели по сторонам. «Ничего не изменилось вокруг, кроме нас самих», – думал Саня. Лицо Титова оставалось по-прежнему детским, наивным, с белой кожей и глупым взглядом. Даже когда сержант думал о чём-то предположительно важном, он, сам того не замечая, успевал с десяток раз сплюнуть себе под ноги, ковыряясь в зубах веткой или соломинкой. Внешне никаких изменений, но отношение к людям, к этому миру и его понимание…
Ближе к вечеру пришла машина зампотеха батальона. Скачкова майор узнал сразу. Улыбнулся, пожал руку и осмотрел машину, которая нуждалась в ремонте. Макеев крутился рядом, пытаясь попутно решить вопрос с антифризом для взвода, но майор ссылался на более высокое начальство, указывая на циферблат наручных часов и готовность к отъезду.
– Ты либо хороший механик, либо систематический залётчик, – смеялся майор, глядя в глаза Скачкову.
– И то и другое, товарищ майор, – без радости ответил механик.
– Ну тогда поехали, – дал команду водителю зампотех. – Там в отстойнике ещё пять машин с механиками со всего полка. Переночуете в ремроте, а утром в путь. Так что не один ты такой. Да и веселее всем вместе-то, правда?
– Правда! – залез в кабину «шишиги» Скачков, устало уставившись сквозь грязное лобовое стекло.
Рядовой Тимирбаев забрался в кузов, принимая вещмешок с консервами и два бронежилета. Хаттаб лаял и вилял хвостом, путаясь под ногами Титова. Сержант смотрел на отъезжавшую машину, потом достал из-за пазухи свой дневник и вписал на последней странице сегодняшнее число.
В действительности слова успокоения ничего не меняют. В лучшем случае они могут случайно нажать внутри тебя кнопку, и твои жизненные силы мобилизуются вновь. Но вот насколько тебя хватит в следующий раз, не знает никто, даже ты сам. Такое ощущение, что тебя живьём запаяли в цинк, организовав принудительную подачу кислорода. Ты никуда отсюда не денешься, солдат. Все останутся здесь ровно столько, сколько понадобится матушке-истории. Она пишет главу за главой с невероятным вдохновением потому, что война, смерть и разрушения – это всегда интересно. У такой истории куча поклонников. Они будут жрать салат оливье и смотреть репортаж о новых погибших среди федеральных сил. Будут сидеть в нужнике или трахаться, сделав радиоприёмник погромче. Лишь бы не пропустить чужую смерть мимо ушей. Новости подобного сорта для обывателей – как бальзам на душу, только после таких новостей жить становится легче. Вещь, которая убивает эффективнее, чем выпущенная пуля, – это то, что нас, грязных, голодных и вшивых, ассоциируют с гордостью России.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
– Смотри, Титов! Там баба на сносях во дворе хозяйничает, – произнес шёпотом Бригадир, лёжа на крыше.
– Ну-ка, дай сюда бинокль, – повернулся к нему сержант. – Не ты папа, случайно?
– Я ещё девственник, – улыбнулся солдат, прильнув правым глазом к окуляру снайперской винтовки.
– Точно беременная, – убедился Титов. – И мужик вон рядом на крыльце сидит. Семечки, сука, грызёт. Вот тебе и трудолюбивый народ.
– У нас в станице от мала до велика пашут все вместе по хозяйствуто, – задумался вслух Бригадир, – а у них одни бабы работают. Это я ещё с начала войны внимание обратил. Почему так?
– Потому что они воинами себя считают, – оторвался от бинокля сержант, – в этом-то как раз их проблема и заключается. У них даже в мирное время руки чешутся, а в горных сёлах в каждом доме по автомату. Друг у друга овец крадут, потом друг друга режут и кровниками объявляют, и так испокон веков. Ты хоть понял, с кем мы воюем, а боец? Воюем с целым укладом жизни, с чужой культурой и очень хитрым врагом. Там в горах они по своим законам живут, и люди, живущие на равнине, им не указ. Как бы нас после Грозного в горы не загнали.
– Прям в горы? – выпучил глаза солдат.
– Прям в горы, – писклявым голосом передразнил его сержант. – Понаблюдай за мужиком, я за водой спущусь. Может быть, из дома ещё кто покажется!
Только Титов заговорил о воде, с неба упали первые капли дождя. На серых листах шифера появлялись маленькие мокрые точки, одна за другой. Бригадир отложил винтовку в сторону и протянул ладонь, не понимая, дождь это или снег с дождём. Взглянув на часы, боец облегчённо вздохнул. Можно было спуститься с крыши и сдать смену. Снизу под крышей дома рявкнула БМП. Механик убрал ногу с педали газа,
и двигатель заработал равномерно и мягко. Взвод просыпался. Послышались звуки льющейся воды, воздух запах дымом костра и разогретой пищей. Бойцы разминали затёкшие мышцы, по-домашнему сладко зевая, выстраиваясь в очередь к фляге с водой, чтобы умыться и почистить зубы.
– Кто за едой со мной едет? – крикнул Зёмин. – Титов, выдели бойцов!
– Одному что жим-жим сгонять? – грубил кто-то из молодых.
– Бригадир, дай двух бойцов, – приказал сержант, спускаясь на отдых по ступеням в блиндаж.
Первый взвод
– Зябко, як на морском дни, – жаловался Киря, обняв руками свои пухлые плечи.
– Ты бушлат-то накинь, – советовал Немец, неумело перебирая струны гитары. – Или дуй за дровами в частный сектор. Там тебя не обидят.
– Завтра опять смотр, бойцы, – расхаживал из угла в угол Истомин, – особое внимание личному оружию. В связи с последними событиями предупреждаю – не травмируйте психику ротного, она и так нарушена.
– Олег, можно тебя на минуту? – обратился к Истомину контрактник.
– Можно Машку за ляжку, – повернулся лицом к Филимонову Олег. – Говори, чего хотел?
– Не при всех, давай выйдем, – выжидающе
