этой монументальной платформе громоздились подушки, а сверху красовалось покрывало с ворсом. Пушистым даже на вид.
Да ладно. А говорил, нет у него кровати. Получается, магмомордый просто надо мной ржал. Издевался. Или жадничал, скотина рогатая. Тоже мне…
― А еще детей хочет завести, ― вслух возмутилась я. ― Первое правило нормального мужика: хочешь размножаться — обеспечивай ресурсы. На халяву только пинков отхватить можно и головную боль на сдачу.
Высоковато, конечно, но можно попробовать забраться. И посмотреть, что там в кровати. Что-то виднеется…
― Ку-куда? ― напомнила о себе моя все еще лысая птичка.
Впрочем, оранжевые пеньки на ее черной шкурке вроде бы подросли. Но от этого, если честно, выглядели еще страшнее.
― Туда. ― Я, пыхтя, перебралась через подушечный Эверест. ― Не отставай! Тут что-то интересное.
― Не смей! ― рявкнуло у меня за спиной так, что пещера затряслась.
* * * * *
― А зачем тебе кладка, если у тебя уже есть яйцо? ― Я сидела, обняв здоровенный оранжевый шар, даже не слишком заостренный с одного конца, как положено приличному яичку.
Обнимала я его крепко и отпускать не собиралась. Потому что саламандр уж больно нервно отреагировал на то, что я залезла в кровать, и явно горел желанием выдернуть меня оттуда за шиворот. А может быть, и отшлепать. Но пока у меня в руках оставался «заложник», бешеный дяденька только бегал по пещере туда-сюда и ругался.
― Потому что этому яйцу уже более двухсот лет, глупый цыпленок! Оно все равно уже не вылупится… Оставь его в покое.
― Зачем тогда так нервничать? ― не поняла я.
И машинально погладила скорлупу. На ощупь она была как шершавый камень.
― Не твое дело!
― Нет уж, очень даже мое. Ты меня сюда притащил, ты от меня семейной жизни требуешь, а о старших детях рассказывать не хочешь. Так не пойдет, дорогой.
― Какой еще семе… ― Саламандр подавился воздухом, остановил бег от стены к стене и уронил наконец маску с лица. Под ней оказалось вполне обычное мужское лицо. Красивое. ― Какой еще «дорогой»?! Ты совсем умом тронулась?!
― Я?! ― Яйцо оказалось приятно теплым и грело меня, придавая уверенности. ― Это я тебя насильно в дом притащила и требую размножаться? Хочешь кладку — женись!
Интуиция ревела голодным медведем и плясала канкан у меня на нервах. Она точно знала, что страшнее женитьбы для саламандра нет ничего.
― Жениться? Провести какую-то глупую церемонию слабосилков из-под купола, которая вообще ни на что не влияет и создана только для того, чтобы был повод нажраться?
― Я приличная птичка. С кем попало размножаться не буду. Только после замужества и твердых взаимных обязательств. Прописанных в брачном контракте!
― Ты баба. ― Он слегка подумал. ― Будущая. Этого достаточно. Отпусти яйцо.
― И не подумаю. Раз уж я твоя будущая жена, надо привыкать и налаживать отношения с предыдущими детьми. Нам вместе до конца жизни жить.
― До какого конца?! ― взревел окончательно выведенный из себя мужик.
― До твоего, ― ехидно пояснила я.
― Не дождешься! Снесешь кладку — и вали на все четыре стороны. Кормить тебя еще…
― Не дождешься, ― в свою очередь задрала клюв к потолку моя лысая курочка. ― Мы, птицы, очень хорошие матери. И кому попало цыплят не доверим. С тебя нормальное гнездо со всеми удобствами, полный пансион и вклад в будущее детей. Не меньше!
― Если бы птичьи самки были хорошими матерями, это яйцо бы не погибло, ― неожиданно глухо сказал вдруг саламандр и сел на каменный пол, где стоял.
Опустил голову и скрыл лицо за упавшими волосами.
Мне стало не по себе. Пока мы ругались, издеваться над мужиком было даже забавно. Но вдруг перестало.
Я машинально прижалась щекой к оранжевой скорлупе и вздохнула. Некрасиво вышло. Это, выходит, был мавзолей умершего ребенка, а я вперлась, похватала, еще и нахамила.
― Слушай… извини. Я не хотела по больному. Просто нервничаю. На, возьми. ― И я протянула оранжевый шар хозяину.
Он поднял голову и я увидела потухший взгляд. Но руки протянул, чтобы бережно принять яйцо. Вот только, когда наши ладони оказались на скорлупе одновременно, я замерла и перестала дышать.
Потом очень тихо спросила:
― Подожди… а ты точно уверен, что оно… умерло?
― Спустя двести лет после остывания? Было бы странно, если бы оно выжило. Хотя, конечно, те мизерные всплески магии, что оно иногда выделяет, порой вселяют надежду. Но шаман сказал, что это лишь остаточный эффект… и тем не менее у меня так и не поднялась лапа его выкинуть.
― Дурак твой шаман. ― Я решительно отняла яйцо обратно, поднесла к лицу и прижалась ухом к скорлупе. ― Это не всплески магии, это сердце бьется. Три…
― Три? Зачем его тереть?
― Три сердца. Там внутри три птенца. ― Кто бы мне сказал, на чем основывалась моя уверенность. Но она была, причем железобетонная.
Вот и курица кивнула клювом.
― Давай сюда и не рассказывай сказки.
― Не дам! ― Я проворно вскочила обратно на кровать и даже отвернулась, пряча яйцо. ― Загубишь малышей! Столько лет лежат, бедные, ни тепла, ни ласки… Я бы тоже не вылупилась!
― Ладно, можешь уходить. Чувствую, проблем от тебя будет больше, чем пользы, ― устало сказал саламандр. ― Я даже портал открою к куполу. Вывалишься в паре тысяч шагов, дальше сама доползешь.
― Все равно не отдам.
― Ну и… забирай! ― сердито рявкнул ящер, одновременно с этим с силой ударяя по стене пещеры, отчего в сторону топчана полетели огненные искры, поджигая тот. ― Давно пора избавиться от этих воспоминаний! Все! Пошла вон!
И он что-то сделал. Махнул рукой, словно разрезал ножом воздух за моей спиной. А потом толкнул меня в разрез и мы с испуганным кудахтаньем полетели неизвестно куда.
Второй раз за сутки, блин! А-а-а-а! Куд-куда?!
В лужу. Большую, вонючую и холо-о-одную! Ы-ы-ы-ы!
Я чуть не захлебнулась, пытаясь выбраться и не потерять ни яйца, ни одеяла. А когда выползла на липкий от тины берег, от души выматерилась в низкие тучи. Да что ж такое! Холодно, мокро, мерзко. Яйцо тяжеленное. Мы с курицей лысые. И трофейное саламандровое одеяло намокло!
Впрочем, с последним я ошиблась. Неизвестным образом странная ткань цвета застывшей лавы — серая с продрисью — оказалась не только сухой, но
