— бесценный источник информации, задал пару вопросов и выяснил, что на тех складах очень многие закупаются, а еще есть оптовики в Балашихе, но в Мытищах лучше и удобнее. Я молчал. Мотал на ус и больше слушал, а Яна охотно делилась историями из жизни, приправляя их крепким русским словцом. Дед играл в телохранителя и топтался неподалеку.
Когда товара осталось мало, спрос резко упал, и мы застряли. Я снизил цену на орехи с полутора тысяч до тысячи трехсот. Не помогло. Потом — еще на сотку. И все равно никакого интереса к ним. Н-да, погорячился с десятью килограммами, пять осталось, а это шесть тысяч! Жаба не давала нести их домой, на них можно целую поляну накрыть!
От нечего делать я спрятался за прилавком, пересчитал деньги: 26000. Если вычесть вложенное в товар, получится 21000, да еще пять в орехах. Неплохо. Если торговать каждый день, получится 630000 в месяц. Шестьсот тридцать долларов. Сумма и по нашим временам немалая. Дас ист фантастиш, одним словом. Кто бы мог подумать! А если наладить канал и поездом передавать продукты, купленные в Мытищах, к нам, то сумма удвоится. Только нужно сгонять на те склады, разведать, что там и как.
Если я купил кофе в ларьке со стопроцентной наценкой, сколько же оно на опт? По шесть тысяч? От перспектив закружилась голова, замелькали цифры возможной прибыли. Если сбывать кофе не по 20000, а по 12, то выстроится очередь. Допустим, я возьму пак, там, скажем, 24 штуки. Умножаем на 6000 чистой прибыли — та-дам! — 144000. Сколько таких паков можно продать? Предположим, по одному в неделю, четыре в месяц. Перемножаем — 576000. Прибавляем к 630000. Миллион двести! А если на кофе будет больший спрос?
Допустим, сделаю я меньшую наценку и ножками пробегусь по тем, кто, возможно, заинтересуется: торговцы жвачками, всевозможные ларьки…
Почему бы и нет? Единственное, в чем проблема — люди. Нужны помощники, как ни крути, я один не справлюсь.
— Наверное, поехали к тебе, что здесь высиживать? — предложил я деду. — Завтра остатки продам вместе с новым товаром, там орехов не будет. Хоть поговорим нормально.
— Я только рад, — улыбнулся он.
Собирая коробки, я перевел взгляд на Яну и спросил:
— Завтра будете здесь? Можно к вам на тех же условиях?
— Завсегда да. Где бы я еще черешен поела. — Она выплевывала косточки в ладонь, зажимала пальцами и стреляла по мухам.
— Хорошей охоты, — пожелал ей дед, она расхохоталась; поглядывая на него, кокетливо пригладила ежик седых волос.
Дед еще ого-го мужчина в его-то годы! Вон, молодухи глазки строят.
Когда вышли из рынка и отдалились от гомона и броуновского движения тел, я сказал:
— Ты извини, но я даже не знаю, сколько тебе лет и когда твой день рождения.
— Одиннадцатого июня исполнилось шестьдесят восемь.
— С прошедшим!
— Спасибо.
— Вы ровесник бабушки по маме, Эльзы Марковны! А выглядите хорошо если на пятьдесят пять!
— Ну вот, как возраст узнал, сразу — вы. А до того так хорошо по-родственному общались. — В голосе деда проскользнуло столь явное сожаление, что стало неловко.
Не думал, что в мои годы такие простые слова могут меня смутить.
— Не курю, бегаю, в проруби купаюсь, — похвастался дед. — Теперь будет для кого жить долго.
На языке вертелось: «И девок портишь» — но я решил соблюдать субординацию.
— Так а родители чего развелись? — спросил он. — Оля молчит, как партизан.
— Отец любит другую, а на нас срывался, мать затюкал, сестру с братом тоже. Может, это прозвучит цинично, но от того, что он ушел, всем стало лучше. — Не понимая, как сыграет моя честность, все-таки я нелестно отозвался о его сыне, я немного сгладил острые углы: — На расстоянии он проявляет себя как примерный родитель. Иногда лучше, когда близкие далеко.
— Да, Рам сложный человек. С детства таким был. Я рад, что ты не держишь на него зла.
«Зла не держу, но держу себя подальше от него», — подумал я.
— А откуда ты родом? — сменил тему я.
— Мой отец и твой прадед был крымским татарином. Разбойником был, лихим человеком, за что его сослали на каторгу. Прабабушка — казанская татарка, коммунистка.
— Их фотографии остались? — спросил я.
— Да, есть немного. Дома покажу. Так вот, отец поехал на Украину порядки наводить, там его и убили в двадцать девятом, мне было четыре года. Мама осела в Краснодаре, родственников откуда-то с севера перевезла, замуж больше не вышла, посвятила себя строительству светлого будущего. Так что счастливый ты человек, у меня нет сестер и братьев.
Я поймал себя на мысли, что у меня может быть полно родственников в Краснодаре по линии прабабки, но спрашивать не стал — не время. Да и редко молодые интересуются генеалогией. Дед будто прочел мои мысли и продолжил:
— Мы с матерью мало общались. Она делала карьеру, и я воспитывался в интернате.
Некоторое время мы шли молча по тротуару вдоль пустой дороги, где изредка проезжали машины. Дед нес кравчучку, я — рюкзак с орехами. Правы местные, такая Москва — добрее, что ли. Проще. Она утопает в зелени, и скоро дорожки засыплет тополиным пухом. Недавно прошел дождь и прибил пыль, было свежо и прохладно — в одной футболке не походишь.
Искоса я поглядывал на деда. И вовсе он не похож на татарина: кожа белая, румянец, лицо круглое, скулы… Но у каждого четвертого такие. Волосы темно-русые, у меня и то темнее. И вообще, я в отцовскую породу только мастью, вот Боря — да, сразу видно, дедов родственник.
В метро мы больше молчали. Ехали с пересадкой около часа, а когда вышли из подземки, я заметил формирующийся на севере грозой фронт. Это у нас месяцами может не быть осадков, здесь — или каждый день, или через день. Нужно подстраиваться под новые реалии, чувствую, мне тут куковать и куковать.
Дедова квартира находилась в десяти минутах ходьбы от метро в длинной хрущовке с желтыми балконами. Двор утопал в зелени, в клумбах цвели пионы и сирень, напротив дома были припаркованы две белые «копейки», «запорожец» и зеленый «москвич». Столица еще не захлебывалась машинами, и не ощущался острый дефицит парковочных мест.
Мы поднялись на второй этаж. В подъезде было чисто, но стены, выкрашенные зеленым, уже превратились в поле боя металлистов, панков и кого-то, кто под названием каждой группы и под каждым погонялом писал «лох», «чухан», «сосет» или русское трехбуквенное.
У деда в однушке, хоть мебель и шторы не менялись, наверное, с семидесятых, было на удивление чисто и отсутствовал запах, характерный для жилищ, где ютятся одинокие старики.
Торшер
