Книга Французская мелодия - Александр Жигалин

После слов этих Александр Иванович улыбнулся не так, как обычно, а будто извинялся за откровенность, за всё, что терзало душу.

Замолчав, Владимир Николаевич секунд двадцать сидел, глядя в одну точку.

Илья ждал, боясь пошевельнуться, чтобы не нарушить ход отцовских мыслей.

Ждала мать.

Ждал дом. Разгуливающий по углам сквозняк и тот на мгновения замер, отчего могло показаться, что в ожидании замерла сама жизнь.

Говорить Богданов — старший начал говорить также неожиданно, как и замолчал.

— Бывает, ждёшь от человека одной реакции, а он начинает вести себя по-иному. И уже теряешься ты.

Примерно тоже происходило и с Соколовым.

Потупив взгляд, Александр Иванович произнёс: «Зачем я тебе всё это говорю? Не понимаю. Может, по причине того, что человек должен с кем-то делиться мыслями, чтобы не сойти с ума».

После слов этих он достал из кармана пиджака школьную тетрадь и, положив ее передо мной, произнёс: «Здесь размышления, написанные несколько часов назад. Государственной тайны не представляют, но и показывать кому-либо не надо».

— И что мне с ними делать? — спросил я.

— Для начала прочесть. Посчитаешь бредом, сожги. Найдёшь смысл, передай тетрадь дочери, если та к моменту вхождения во взрослую жизнь будет способна понять то, что понял ты.

Я хотел начать выговаривать слова вроде: «Передашь сам. Чего себя хоронишь?» Но посмотрев Александру Ивановичу в глаза, понял, чтобы я ни говорил, будет воспринято, как пустой звук.

Приняв тетрадь, я не нашёл ничего лучшего, как поклясться в выполнении данного мною обещания.

Последние слова доходили до Ильи сквозь туман размышлений. Вникнув в смысл сказанного, тот не мог себе представить и тысячной доли того, что пришлось пережить отцу. Хотелось встать, подойти, шепнуть на ухо нечто нежное, оберегающее, дающее возможность почувствовать биение сердца, как свидетеля того, что творилось у человека на душе.

Возможно, Илья так и сделал бы, не возникни в сознании образ Элизабет.

Он будто заставил очнуться.

— Но я дал слово все наши дела с Элизабет держать в секрете, — произнёс Илья, — поэтому не вправе переступать через то, что не столько важно для меня, сколько важно для Лемье.

Взгляд отца, потеряв блеск, вдруг стал безразличным.

— В таком случае нам обоим надлежит забыть то, что говорилось за этим столом.

— Почему? — не ожидая такого поворота, возмутился Илья.

— Потому, что ты не смог понять главного. Обособленность сознания, живущая отдельно от души, делает человека похожим на машину, которая видит только то, что он видит. С потенциалом, нацеленным на достижение результата, ты не в состоянии понять сотой доли того, что пережил я и что пронёс через свою жизнь Соколов. Если так, нет смысла ворошить прошлое, у которого нет будущего.

Выслушав, Илья понял, что сам того не ведая как, он оказался в ситуации, похожей на патовую, к которой родитель подвёл его сознательно, дабы не нанести урон самолюбию. Как ни странно, но именно слово чести ставило перед выбором — нарушать договор с совестью или прислушаться к разуму.

— Ну хорошо! — после некоторого раздумья произнёс Илья. — Я расскажу тебе про Элизабет, но только пообещай, что…

— Всё, что угодно, — не дал договорить Николай Владимирович, подчёркивая, насколько значимым для него является рассказ сына.

На всё про всё ушло около часа.

Отец неоднократно останавливал, уточняя те или иные моменты, иногда и вовсе заставлял возвращаться назад, чтобы сопоставить особо интересующие эпизоды.

Вопросы возникали редко, ответы на которые глава семейства получал незамедлительно. Единственное, на чём Илья не стал заострять внимание, так это на моментах, касающихся лично его: драки в кафе, избиение в лесу, появление в квартире Жака с охранником и, конечно же, двухнедельный «отдых» в больнице.

Как только Илья закончил говорить, за столом воцарилось молчание.

В течение нескольких минут Николай Владимирович не проронил ни слова. Прибывая в состояния раздумий, он время от времени прикладывался к чашке с чаем, делая это скорее машинально, чем осознанно.

Мать, не зная куда деть руки, а вместе с ними и глаза, только и делала, что переводила взгляд с мужа на сына и обратно, демонстрируя тем самым неспособность контролировать свои эмоции.

Когда пауза абсолютного безмолвия начала подходить к завершению, глава семейства ни слова не произнося, вышел из комнаты.

— Куда это он? — стрельнув глазами в сторону двери, вопросительно глянул на мать Илья.

— Не знаю.

Действия отца оказались выше понимания матери, отчего интрига захватила Богданова — младшего с большей силой.

Отец вернулся через пять минут. В руках были две общие тетради, каждая по сорок восемь листов.

— Вот!

— Что это? — взяв одну, спросил Илья.

— Дневники. В них описано всё, что касается наших с Соколовым отношений. Как начались, чем закончились, все от первого до последнего дня. Тебе необходимо прочесть, сопоставить с тем, что произошло и еще будет происходить дальше. Возникнут вопросы, буду готов ответить на любой из них.

— Ты сказал сопоставить? Не означает ли это, что всё, происходившее между тобой и Соколовым, имеет связь с событиями дней сегодняшних?

— Разумеется.

— В таком случае напрашивается вопрос, имеется ли в дневниках что-нибудь такое, что могло бы приоткрыть завесу тайны гибели отца Элизабет?

— А почему ты решил, что в деле, связанным с гибелью Александра Ивановича, есть какая-то тайна?

— Так считает Элизабет. И, как мне думается, не без основания.

Николай Владимирович, опустив глаза, заскрежетал зубами.

— К данному вопросу вернёмся, когда прочтёшь дневники.

— Получается, тайна всё-таки есть?

По выработанной с годами привычке расставлять точки над i Илья попытался надавить на отца.

— Я сказал, что вопросы потом, — не моргнув глазом, парировал тот, придав тону ещё больше жёсткости.

Поняв, что разговор закончен, Богданов — младший собрался было покинуть комнату, как вдруг отец перехватил руку сына.

— Никто не должен знать об этих тетрадях. Слышишь, никто! Как и о записях Соколова тоже. И ещё, дневники полны технических отступлений, их можешь не читать. Соколов на пальцах пытался объяснить принципы изобретения отца, безусловно, я не мог оставить столь важную информацию без внимания. Записывал, как понимал.

— Я всё же попытаюсь.

— Я сказал, не надо. Твоё дело — наши с ним отношения. Про остальное забудь. Не твоих и не моих мозгов это дело. К тому же занятие это небезопасное.

От слов таких у Ильи участилось сердцебиение, будто пришёл посмотреть на катание на американских горках и, не ведая как, оказался в одном из вагончиков. Замок щёлкнул, ящик дёрнулся, начав медленно подниматься вверх.

Открой