беседа у нас на уровне лучших домов Лондона, а вы бежать хотели?
— Верно… К сожалению, военная форма у меня большей частью ассоциируется с неприятностями.
— Так я же медик.
— Вот, теперь буду знать. А вообще-то откровенность давно вышла из моды, и я за нее не однажды бит. Мне еще мама говорила, простите за пошлость, что у меня мысли и слова, как вода в прямой кишке — не держатся…
— Ха, ха, ха, — засмеялся Бородин. — А ваша мама права. У вас тут курят?
— Здесь хозяин вы, — улыбнулся Алтайский. — Пепельницу сейчас найду. Здесь есть чашки Петри из термостойкого стекла…
Появившийся на пороге Коваленко поздоровался с полковником и глазами показал Алтайскому на дверь. Алтайский поднялся, понимая, что двум врачам есть о чем поговорить.
— Знаешь, Иван Андреевич, — сказал Бородин, — а помощник у тебя дельный, напрасно ты его гонишь.
— Нет, я его не гоню, — чуть смутился Коваленко, — ему скучно будет — вы же опять меня драть начнете?!
Алтайский все же вышел.
* * *
Козлюк, узнав о разговоре с Бородиным, обругал Юрия.
— Чудило ты гороховое! Говорил о чем угодно, а о своей судьбе не подумал. Попросился бы на Щучье озеро.
О Щучьем озере Алтайский слышал — там находилась общелагерная больница для туберкулезников.
— К черту, Женя, — среагировал Алтайский. — У меня только чуть повышенная температура по вечерам. Может, это и не связано с легкими, еще заразишься…
— Да плевать тебе на это — двум смертям не бывать, а одной не миновать. Там кормежка лучше и отдых будет наверняка длительный. Сам знаешь: день кантовки — год жизни.
А Бородин уже ушел… Алтайскому не оставалось ничего иного, кроме как обругать себя — опять после драки кулаками замахал и снова оказался задним умом крепок.
Но Бородин вновь появился под вечер, обошел палаты и, увидев Алтайского, сказал:
— Приходите в ординаторскую.
В напутствие Юрий получил накачку от однопалатни-ков:
— Не будь лаптем!
Бородин был в одиночестве, встретил Алтайского дружелюбно. Оказалось, ему просто хотелось с кем-то поговорить на отвлеченные темы, отвести душу.
Бородин интересовался прикладный искусством, живописью, художественными ремеслами и в Алтайском, очевидно, хотел увидеть подходящего собеседника. Бородина привлекал сам процесс творчества — материализация безликого ничто в одушевленную вещь, вызывающую эмоции. Как медик, он заметил, что в лагере, где обостряется борьба за существование, люди обнаруживают у себя способности, о которых раньше не подозревали. Конечно, много грубых, иногда аляповатых поделок на потребительский вкус, но немало и своеобразных вещей, создающих настроение. У него есть работа из соломки — безусловно, произведение искусства, выполненное известнейшим в Союзе писателем…
Алтайский согласился, что способности обостряются — каждый ищет добавку к скудному пайку, каждый хочет выжить. Пример тому — художественная мастерская в Тавдинском ОЛП, где из двадцати ремесленников настоящих художников единицы. Однако у всех двадцати — своя манера письма. Даже он, Алтайский, хотя какой он к черту резчик по дереву, и то оказался зачинателем по этой части в цехе ширпотреба.
— В Свердловске, — сказал Бородин, — в строящейся гостинице «Большой Урал» я видел резную работу — косяки дверей, панно, мебель. Особенно мне понравились стулья в стиле екатерининских времен. Знаю, что работа выполнялась и нашим лагерем, уж не вами ли?
— Грешен, — признался Алтайский, — стулья и косяки — это работа Аркадия Треберта, Руфа Ананьина и моя. Кто и что делал больше, не знаю, так как загремел в штрафную бригаду…
— Вон как, — обрадовался Бородин, очевидно, не до-слышав последние слова. — Я храню несколько работ ваших товарищей, был бы рад присоединить к ним вашу. Будет?
— Желание что-то сделать для вас у меня есть, — ответил Алтайский. — Но еще надо здоровье, место и время.
— А что со здоровьем? — заинтересовался Бородин.
— Иван Андреевич находит непорядок с легкими. Товарищи рекомендуют проситься на Щучье озеро.
— Не советую, — подумав, сказал Бородин. — По вас не видно, что вы серьезно больны, а там много инфекционного материала. Народ есть мерзкий — бандиты, воры, нет ничего хуже этой «отрицаловки». Если сам болеет в открытой форме, то непременно из зависти к более здоровым старается их заразить. Так что компания будет не блестящая. В сангородок, в Азанку вы бы не хотели?
— Хотел бы. Я там уже был, меня знает Карасева. Она даже приезжала в Тавду и хотела опять забрать меня к себе, но вместо этого меня занарядили в штрафную бригаду.
— Причину знаете?
— Знаю. Одна скотина отрекомендовала меня в доносе как потенциального беглеца.
— Тень этого доноса будет ходить за вами по пятам, — задумался Бородин.
— Но сейчас-то мнение могло измениться? Здесь, в Ту-ринске, я выходил за зону практически без конвоя!
— Я не сомневаюсь, что это абсурд, но поверят этому наши унтеры Пришибеевы очень нескоро, — твердо сказал Бородин. — Однако на Шучье озеро можно — это специфический сангородок. И, знаете, в теперешнем вашем положении это единственное место, куда я могу вас направить. А потом попробуем все-таки к Карасевой. Что вы там делали?
— Числился художником, малевал лозунги, помогал бухгалтеру, садовнику, копал картошку в колхозе, когда посылали, в общем, не сидел без дела.
Беседа длилась долго. Перед отбоем, зайдя в ординаторскую, Коваленко сразу открыл форточку — курили немного, но комнатка была маленькой.
На крыльце, искреннее ответив на крепкое рукопожатие Бородина, направившегося к проходной g сопровождении Коваленко, Алтайский пошел было к своему бараку, но неожиданно его остановило громкое женское причитание:
— Дорогой муженек, потеря ты моя ненаглядная! Все ноги отбила, глаза проглядела! Почему ж ты бросил свою женушку?
Перед крыльцом стояла Шурка — румяная от легкого морозца, с лучистыми глазами, открытой головой, дерзкой челкой, в каком-то платьице, выглядывавшем из-под телогрейки, и в туфлях.
— Я бегаю, его ищу, а юн в санчасти прячетя!
Бородин и Коваленко, уже спустившиеся с крыльца, с интересом рассмотрели Шурку и вопросительно взглянули на Юрия.
— Шурочка! Ты хоть поздоровайся! — обалдело изрек Алтайский первое, что пришло в голову.
— Здрасьте! — любезно улыбнулась Шурка.
— Здравствуй, миленькая! — в тон ответил Бородин. — Ну, Иван Андреевич, дама нам представлена по всем правилам, больше нам тут делать нечего.
Еще раз оглядев очкастого Алтайского, его халат, подштанники, лапти на босу ногу и Шурку, Бородин сказал:
— Что же, контрасты, с точки зрения медицины, дают здоровое потомство. До свидания!
— До свиданьица, полковничек, — присела Шурка.
Из-за угла барака, за которым скрылись Бородин и Коваленко, донесся затихающий смех.
Ну вот, миленький, видишь, как хорошо обошлось, а ты Думаешь, я и молвить не умею — знаю, как с кем!.
— Шурочка, зайдем в коридор, а то я замерзну.
— Ах я, недотепа проклятая! —
