рукой дьяк.
– Васка! Молчи! Война щас! Это ж – государев урядник! И со знамёнами! Ты стяг в бою добудешь – и тя пошлю! – разозлился вельможа.
– А ты поди поснедай, отдохни малость – и в путь! За добры вести всемилостивейший государь, можа, и в дворяне поверстает да деревеньку отпишет. А не то так и проходишь до смерти с коротким протазаном[68]! – князь по-доброму, почти как на старого приятеля, взглянул на Фому. – От меня в награду коня получишь со сбруей. Заслужил!
– А что с капитаном шведским? – вновь встрял в беседу дьяк.
– Это коего потёмкинский слуга пленил? Так пущай, коли мои слуги захотят, оне его и допрашивают! – спесиво изрёк Иван Андреевич. – Он поди ещё Акиму выкупа не выплатил за свою персону, – пошутил воевода.
– Тады отправим за караулом на Москву, к другим пленникам, – предложил Шпилькин.
– Дело молвишь! Спровадь спехом ентого шведа! – согласился князь.
Извеков, улучив-таки минутку, навестил своего недавнего пленника, проживавшего у купца Пахома Зубова, Якоба Берониуса. Ритмейстер, обрадовавшись гостю, угостил Фому, как старого друга, добрым вином, которое не переводилось в его горнице и, прикрыв дверь, попросил совета.
– Меня брать на приступ, Фома! – трагическим шёпотом сообщил рейтар.
– Не приснилось, свейский рыцарь? Кто ж енто за воевода? – не поверил стрелец.
– Не воевода – Меланья! – вздохнул Берониус. Извеков чуть не подавился вином.
– Уморишь ить! – стукнул он кружкой по столешнице. – Дело житейское!
– Да? – поднял брови офицер.
– Знамо! Женись! Она баба вдовая, нестара, и монета, поди, у ей водится, – посоветовал Фома. – В самой Москве жить бушь!
– Три раза она встречать меня, когда я гулять в сад, и так смотреть… краснеть… А потом звать через слуга на виданку… – продолжал старик.
– На свиданку, – поправил его Извеков. – Ну, а ты?
– Я ещё думать! – отхлебнул из своей кружки рейтар.
– Что тут думать? Серьёзно! Женись! – опорожнил вторую кружку вина Фома.
– Я есть лютеранин! – развёл руками пленник.
– Крестись! – немедля нашёл выход из положения стрелец.
– Я есть офицер короля! Нельзя! – печально объяснил Берониус.
– Тогда жди конца войны, а Меланье так молви: пока государи не замирятся, пущай терпит, – посоветовал Извеков.
– Так и бывать, буду сказать. Спасибо! Ещё выпей, – от чистого сердца предложил рейтар.
– Никак нельзя. К самому царю послан спехом! Прощевай, рыцарь Якоб! – Фома обнял старика за плечи и выбежал из горницы. Берониус еле поспел к крыльцу, чтобы ненадолго ещё задержать-таки гонца и приказать слугам – по приказу Пахома его слушали как хозяина – собрать стрельцу в дорогу еды.
В это время из отворённого оконца на женской половине послышался приятный голос, напевавший, похоже, специально для рейтара, вышедшего проводить гостя на крыльцо:
Пойду я, млоденька, погуляю,
я на свои новые на сени;
посмотрю ка я далече в чисто поле,
хорошо ли в поле луги зеленеют,
лазоревые цветы росцветают…
А всех людей в поле я вижю,
одного света милова не вижю.
А все люди с службы едут,
моево света милова нету.
По здорову ли мой миленькой едет,
али то воеводы не отпустят[69].
«Похоже, из этого плена рыцарю не ослобиниться», – с удовольствием дослушав песню весело подумал стрелец.
Он быстро вскочил в седло, дружески махнул рукой на прощанье Берониусу и, более не мешкая, выехал со двора.
…Огромных размеров царский шатёр, обтянутый алым сукном, расписанный диковинными цветами, Фома разыскал уже под Динабургом[70]. Но и на ружейный выстрел подойти к нему не получилось: стремянные стрельцы, жильцы, рынды надёжно охраняли и дальние и ближние подступы к шатру. На счастье гонца, уже ближе к вечеру его, с грамотой новгородского воеводы, провели к одному из предводителей войска – ближнему боярину князю Якову Куденетовичу Черкасскому.
Сын владетеля Кабарды, и по натуре, и по крови храбрый воин, расспросив пятидесятника в своём невеликом шатре, не сдержавшись выпалил при всех присутствующих:
– Весть о таких победах немедленно должна достичь царских ушей! До вечерней молитвы время есть! Жди здесь! – и, откинув полог, вышел.
Князь не ошибся: государь повелел немедля позвать гонца. Всё дальнейшее Фома помнил как в тумане. Какие-то воины в блестящих одеждах повели его к шатру, пред которым стояли знаменщики и держали полотнища с ангелом на коне, изображениями Дмитрия Донского, Георгия Владимировича и других князей, которых пятидесятник не знал.
Держа в каждой руке по шведскому знамени, он был введён рындами в царский шатёр – и древки стягов уперлись в стену, на поверку оказавшуюся длинной суконной занавесью.
Кто-то невидимый приподнял её, и стрелец ступил в просторную комнату, отделённую такими же занавесями от других частей шатра. Посередине, на троне, к которому вели покрытые ковром ступени, восседал великий государь в роскошном облачении, окружённый воеводами.
– Пятидесятник полкового воеводы Потёмкина с вестью о победе и захваченными в бою шведскими знамёнами! – громко возвестил князь Черкасский.
Алексей Михайлович поднял глаза на стрельца и сделал едва заметный жест правой рукой.
Фома вдруг пришёл в себя и, не ведая, как положено себя вести в такой обстановке, решил действовать попросту: резкими движениями бросил вражеские знамёна к ногам государя:
– Стольник Потёмкин и русское войско кланяются тебе победами на Неве, великий государь!
Вслед за этим гонец отвесил поясной поклон.
– Крепость Канцы – Ниеншанц свейский – сравняли с землёй! Флот свейский на Неве разбит! Их капитан пленён! Комендант Выборга побит в сражении! Комендант Кексгольма взят на воде на своём судне!
По виду государя было видно, что новости были приятны Алексею Михайловичу. Он дал знак поднести знамёна поближе.
– Синий трёхугловый, с жёлтым крестом – с корабля? – спросил царь.
– С него! Снят мальцом нашим, Ваской-поповичем, толмачом воеводы! – честно отвечал Фома.
– А ентот? Поднеси поближе!
На белом шёлке были вышиты серебряной нитью королевская корона и буквы CGRS в венке.
– Толмача сюда! – приказал Алексей Михайлович.
– Дозволь, великий государь, я обскажу, – неожиданно возник рядом со стрельцом Афанасий Ордин-Нащокин, склонившись в почтительнейшем поклоне.
– Велю!
– Сие есть кратко королевский титл: Carolus Gustavus Rex Sueciae. А по-нашенски: Карл Густав шведский король!
– Знатный стяг! – обрадовался самодержец. – Потёмкин верно царёв указ понял! Вот добрый пример всему войску – с невеликими силами сколь побед одержал! Молодцы стольники! Змеёвской постройки струги всю Двину держат, Потёмкин Неву оседлал. Чем окромя Орешка он занят?
– Острожек велел ставить недалече от Канцев, – вновь поклонился царю пятидесятник.
– А это зачем? Я не велел же ему городов учинять! Отвечай!
– То не город, великий государь, – так, невелика
