мире. В пространстве.
Я пришла в себя через несколько минут. Лежала на влажной груди Глеба. Чувствовала его частое сердцебиение.
— Поможешь избавиться от кроватки?
— Что? — я подскочила и уставилась с испугом на Глеба. — Ты что такое говоришь?
— Я понимаю, что нужно уже выбросить кровать. И одежду. Это вещи мёртвого ребёнка. Я зациклен на них. Я будто больной, вижу Любу. Не даю ей уйти.
— Глеб. Но ведь вещи важны тебе.
— Важны. Да. Но пока я не отпущу прошлое, я не смогу строить будущее.
— Ты уверен? — переплела пальцы вместе.
— Да, маленькая. Уверен.
— Не пожалеешь?
— Нет.
Я обвила его шею руками, губами прижалась к шее.
— Хорошо. Мы сожжём вещи. Чтобы никто не забрал. И чтобы прах над морем развеялся. Поехали?
— Куда тебе? Ты пережила стресс сегодня.
— Я уже забыла, как страшный сон. Я столько раз подобному подвергалась со стороны Саши, что уже даже не оставило душевной травмы. Поспала и забыла.
— Убью.
— Лишний грех нам не нужен.
Ещё раз поцеловала губы Глеба, пропустила тугие кудряшки сквозь пальцы и сползла с кровати. Быстро приняла душ и вернулась в комнату. Замерла за спиной Глеба, который сжимал пальцами прутья кроватки.
— Мы можем этого не делать, если тебе плохо и тяжело.
Любимый отрицательно мотнул головой. Я приблизилась. Положила ладошки на спину, провела, поцеловала лопатки.
— Поехали, — сипло пробормотал.
Кроватку пришлось разобрать, чтобы она поместилась в машину. Ехали в гнетущей, пропитанной болью тишине. Я сжимала руку Глеба. Пыталась всеми силами показать, насколько сильно его люблю.
Знакомый пляж встретил нас пронизывающим до костей ветром и громким шумом моря. Глеб вытащил вещи из багажника и, еле переставляя ноги, побрёл на берег. Я бесшумно следовала за ним. Ничего не говорила. Не отвлекала. Не пыталась отговаривать.
Любимый развёл костёр. Его всего трясло, когда первая деревянная палка была брошена его рукой в трещащий огонь. Я видела, как блестели его глаза. Как лицо всё исказилось от боли. Но не говорила ни слова.
Я видела, как уходила из любимых черт лица боль с каждой новой брошенной в костёр частью кроватки. Я видела, что Глеб отпускал малышку. Стоило маленькому боди вспыхнуть, парень упал на колени и уткнулся лбом в сложенные на песке руки.
Я зажала рот, чтобы не всхлипнуть. Чтобы не мешать. Смотрю полными слёз глазами на то, как Глеб прощается и отпускает Любовь.
Он молча поднялся, подошёл ко мне, уткнулся лбом в плечо и снова застыл. Я перебирала кудряшки, согревала ледяные щёки дыханием и шептала о том, как люблю. О том, сколько он для меня значит.
— Я рожу тебе девочку. Точную копию тебя. Чтобы кудрявенькая была. И счастливая. Мы назовём её Любонькой. И она будет самой счастливой девочкой.
Я увидела, как на горизонте падает звезда. Значит, всё сбудется.
Глава 28
Вита
На следующее утро проснулись с Глебом в полдень от долгого звонка в дверь.
— Твой папа пришёл, — влажные губы коснулись обнажённого плеча.
— Да. Слышу.
Папа всегда делал три коротких звонка и один длинный.
— Я открою, Золушка.
Глеб быстро натянул футболку и шорты и ушёл в коридор. Я лениво потянулась, зевнула и неторопливо стала одеваться.
— Доча, ты скоро? — голос папы звучал взволновано.
Я не стала собирать волосы в хвост, вышла в коридор.
— Привет, папулечка, — поцеловала родителя в щёку. — Что случилось? Ты бледный. Про маму что-то узнал? — папа кивнул.
— Пойдём на кухню, расскажу.
Я последовала за отцом. Глеб молчаливой тенью скользнул следом.
— Ну! Что узнал?
— Мы с тобой сегодня едем к маме.
— Пап… Папочка, она жива? Но как так? А как же могила? Как же… — родные руки Глеба не дали упасть.
— Захар. Мразь, — дальше посыпался такой поток ругательств, что я даже обалдела.
Из речи папы, перемешанной с матами, поняла, что Захар подстроил аварию. Мама сильно пострадала, но вместо неё в машину подложили труп бездомной женщины. Он вывез маму в закрытый посёлок, откуда невозможно было выехать без ведома охраны. И Захара, соответственно.
— Пап. Это же бред. Что ты такое говоришь? Десять лет её держат там? Пап!
— Тише, Золушка, — Глеб сжал меня в руках, успокаивая и не давая удариться в истерику.
— Я мало что узнал, Виталина, — прохрипел папа. — Очень мало. Не сдержался… Перегнул.
— Ты убил Захара?
— Нет. Ещё нет. Но говорить он не в состоянии.
— Как мы попадём в этот посёлок, если он настолько хорошо охраняется.
— Захар уже дал команду отпустить, — у меня прошёл мороз по коже от улыбки отца.
Я поняла, что папа бывает очень тяжёлым в общении. Очень. Если его что-то злило, то не стоило к нему лезть. А после того, как он узнал о том, что сделал Захар с мамой… Я удивлена, что он ещё жив.
— Я готова ехать, — подскочила из-за стола, запнулась, чуть не упал.
Любимые крепкие руки поймали меня. Глеб устроил меня на своих коленях и сжал.
— Спокойно, Золушка. Не торопись. Успокойся.
— К маме хочу! Пусти.
— Сейчас поедем. Выпей воды. Ты даже не позавтракала.
— Я не хочу. Ничего не хочу! Я хочу скорее увидеть маму!
— Доча, дорога дальняя. Больше пяти часов дороги, девочка моя. Поешь. Возьми одежду.
Я посмотрела в родные глаза и осеклась. Обмякла в родных руках Глеба. Поняла, что не одна я маму увидеть хочу. Отцу тяжелее. Он не видел любимую женщину больше двадцати лет. Как и я считал её умершей. Я, как ребёнок, не понимала всей горечи утраты. С дрожью представила, каково было бы мне, если бы Глеб пропал из моей жизни. Если бы мне сказали, что его нет. Какой кошмар.
— Да. Хорошо. Я сейчас приготовлю что-нибудь.
— Давай я, — Глеб поднялся следом за мной, привлёк к груди, коснулся губами виска. — Иди, собирайся, Золушка моя.
— Хорошо. Спасибо. Люблю, — заглянула в любимые глаза своего мальчика. — И тебя, папочка, люблю.
Отец улыбнулся уголком губ и кивнул. Я шмыгнула в ванную комнату, умылась холодной водой, немного привела себя в порядок. Пощипала щёки, посмотрела в свои глаза в отражении.
Никак не могу поверить в то, что мама жива. Я столько
