Что-то изменилось. А может, это я изменилась. Я уже не была той наивной девушкой, которая уехала, слепо следуя за едва знакомым мужчиной через океан только потому, что он сказал мне, что мой отец сказал, что я должна. Мое сердце замирало и болело одновременно. Это был мой дом. Он всегда был моим домом. Будучи маленькой девочкой, я всегда думала о том, каково это иметь больше, испытать то, чего не могла предложить наша маленькая страна. Теперь, когда я попробовала, я не была уверена, что меня больше не удовлетворит простота. С каждой пройденной милей боль становилась все сильнее.
Дворец, мой дом, был исключением. Снаружи все казалось другим. Здесь же все было одинаково. Хрустальные люстры освещали путь, когда мы проходили через открытое фойе с куполообразным потолком в коридор с колоннами и арочными дверными проемами. Пентхаус Чендлера был чистым, четким и современным. Наш дворец был роскошным, вечным и величественным, с исторической мебелью, витиеватой отделкой и сложными гобеленами.
Я велела водителю занести мои вещи в комнату. Мое тело гудело от нервной энергии, когда я проходила мимо открытых покоев, мимо бесценных картин, висевших на стенах. Мой разум не давал мне покоя. Я не могла распаковать вещи. Я не могла видеть Лиама. Я вообще ничего не могла делать, пока не поговорю с отцом. С каждым шагом, который эхом отражался от стен, я двигалась все быстрее. Мое сердце билось сильнее. Мои легкие становились все туже. Чендлер был прямо за мной. Он никогда не отходил от меня. Мы дошли до конца коридора — покоев моего отца. Арочный дверной проем навис надо мной, когда я шагнула внутрь.
Отец был там, в своем кресле перед палладианскими окнами, и выглядел как всегда устрашающе. Я напряглась. Я думала, что буду рада его видеть, почувствую облегчение. Но я почувствовала лишь злость.
— Удивлен, что видишь меня?
Я никогда не видела боли, настоящей боли, в глазах моего отца, даже когда мы узнали, что моя мать умирает. Сейчас он выглядел так, как будто я только что ударила его по лицу. Он перевел глаза с меня на Чендлера, и его взгляд стал холодным, а челюсть напряглась, напоминая мне об их вендетте, какой бы она ни была.
Негодование поднялось внутри меня, укрепляя мою решимость.
— Несколько дней я смотрела в окно и ждала тебя. Я затаила дыхание, глядя на открывающиеся двери лифта, зная, что ты ворвешься в них, требуя, чтобы я вернулась домой. — Мой голос надломился. — Ты этого не сделал. — Мои ноги были слабыми, казалось, что они могут подкоситься в любой момент и поставить меня на колени. Моя грудь словно разрывалась на части, разрываясь между желанием разлететься на куски и желанием поджечь весь мир. Хуже всего было то, что я хотела, чтобы он сказал мне, что я не права. Наивная маленькая девочка, которая все еще смотрела на своего отца и видела в нем величие, хотела, чтобы он сказал ей, что все это было ошибкой. Но он не сказал. — Ты оставил меня там, — теперь я кричала. — Они взяли меня как приманку в игре, в которую меня заставили играть, а ты позволил этому случиться. — Я ждала его, а он все не приходил. Мама была права. Я должна была спасти себя. — Ты принес меня в жертву ради какой-то больной одержимости.
Здесь, в этой комнате, были и другие люди. Я не замечала их раньше, но теперь чувствовала на себе их взгляды. Мой взгляд метался от камергера к одному из ожидающих лордов, к секретарю моего отца, и наконец остановился на Чендлере. Его сильная челюсть была сжата в линию. Его яркие глаза были темными, горящими, пронзающими меня до мозга костей. Мое колотящееся сердце начало замедляться, когда я позволила его морфию проникнуть в мои вены. Онемение. И тогда, чувствуя себя свободной от боли, от сердечной боли, просто свободной, я обернулась к отцу, произнося тихие и спокойные слова. — Ты не король. Ты трус.
Лиам шагнул ко мне, положив руку мне на плечо: — Достаточно, Эни.
Я отшатнулась назад, вырвавшись из его хватки: — Ты тоже знал об этом? Ты был частью этого?
— Знал о чем? — он провел рукой по своим темным волосам, затем положил ее на затылок. — Господи, Эни, я слушаю уже пять минут и все еще не понимаю, что происходит. Ты должна была быть в Нью-Йорке. Я написал тебе сообщение. Ты мне ответила.
Он написал мне?
Я написала ему ответ?
Мой телефон. Мой телефон был у Грея.
Лиам понятия не имел, где я была.
В комнате воцарилась тишина. Напряжение витало в воздухе. Мое сердце разрывалось от боли за брата, который, я была уверена, вот-вот узнает суровую правду.
Мой отец смотрел на Чендлера, игнорируя мои слова, мои чувства… меня.
— Мы поговорим позже.
— Что за разговор? — Чендлер шагнул вперед, направляясь к трону. — В моей работе люди всегда хотят поговорить. Они всегда хотят дать мне одно оправдание за другим. — Он остановился в нескольких футах перед моим отцом, нагло улыбаясь, когда два охранника обошли его с флангов. Боже, я начинала жаждать этой улыбки. — Я не полный мудак, — он сделал паузу, чтобы усмехнуться, потирая щетину на подбородке. — Я слушаю. Я даю им шанс. — Улыбка исчезла, и выражение его лица стало таким же мрачным, как и костюм, в который он был одет. — Но когда я выслушал все, что мог вынести, надел свой хороший костюм и вошел в их дверь, время для разговоров закончилось. — Его голос понизился. Его губы скривились в усмешке. Ужас проложил себе путь в мое нутро. Я думала, что видела Чендлера в его худшем виде. Что-то подсказывало мне, что я ошибалась. — Пришло время платить.
Я открыла рот, чтобы спросить, что это значит, но захлопнула его, когда в комнату вошел Грей Ван Дорен с двумя мужчинами, ни один из которых не был мне знаком.
ГЛАВА 41
Ярость и гнев столкнулись в моей груди, бурля внутри меня, готовые уничтожить все на своем пути. Боль, которую чувствовала Эннистон, обвилась вокруг ее голоса, как колючая проволока, и прорвалась сквозь меня, когда ее слова заплясали в воздухе.
Он причинил ей боль.
Мне тоже, но я оставил следы своих грехов снаружи. Он оставил ее сердце разбитым и искореженным.
Ее боль была моей. Потому что я знал, как овладеть
