сосредоточиться на том, что ждет нас в Бухте. Я не шутил насчет сомнительных контрактов Тора. Мои юридические документы могут быть запутанными, но его — просто одна большая, жирная лазейка, предназначенная для того, чтобы сбить с толку любого, кто достаточно глуп, чтобы расписаться на пунктирной линии.
Вчера он согласился передать нам сорок девять процентов Бухты, но я знаю, что при свете дня он спишет это на сотрясение мозга, а затем сунет под нос какие-то условия, с миллионом пунктов, позволяющих избежать ответственности.
Слабый разряд энергии пробегает по моему телу. Это именно то, что мне нужно, с головой уйти в бизнес. Раздражающие встречи, электронные таблицы, планы более масштабных и качественных мероприятий. Все, что заставит исчезнуть воспоминания о рыжих волосах и глубоких голубых глазах.
Поездка проходит без происшествий, за исключением того момента, когда я замечаю девушку с медными волосами, идущую по улице, и резко торможу. Или когда мои пальцы дергаются, чтобы подключить телефон к Bluetooth в машине, потому что прослушивание звонков Пенни за рулем в одиночестве стало привычным делом.
Даже если бы я сдался и открыл почтовый ящик Анонимных грешников, я знаю, что там для меня не было бы ничего нового. Я одержимо проверял, и, что неудивительно, она не звонила на линию с тех пор, как я сказал ей, что она принадлежит мне.
Когда моя машина поднимается на холм к церкви, знакомый Харлей мигает мне из-под ивы. Нахмурившись, я смотрю на седаны в зеркало заднего вида и притормаживаю.
Какого хрена Габ здесь делает?
Я чувствую себя скверно, подходя к старому зданию, как будто собираюсь найти что-то мрачное и порочное за его тяжелыми дверями. Наверное, именно поэтому я вынимаю пистолет из-за пояса, когда вхожу внутрь.
Пыль вздымается, танцуя в небольших лучах света, проникающих сквозь заколоченные окна. Глазам требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку и разглядеть внушительный силуэт, сидящий на передней скамье.
Мои шаги эхом отражаются от сводчатого потолка, когда я иду по нему, но Габ не оборачивается.
Я сажусь на противоположный конец скамьи, поднимаю взгляд на Деву Марию, судящую нас с высоты алтаря.
— Ты полный мудак. Ты это знаешь?
Никакого ответа не следует.
Я напряженно выдыхаю, проводя ладонью по ране на животе. Она уже почти не болит, и физический шрам будет не больше длины ногтя большого пальца. Но душевный шрам от удара Данте, из всех возможных, блять, идиотов, самый большой и грубый.
Хотя это не значит, что я не переживу это. К тому же, всего за неделю до этого Габ спас мне жизнь.
— Что ж, я принимаю извинения только в форме чека.
Когда моя шутка пронзает тишину, мои слова обжигают уши по двум причинам. Во-первых, это звучит так, как сказала бы Пенни, а во-вторых, мой брат по-прежнему не двигается с места.
Он сидит, положив руки на бедра, спина напряжена, его лицо полностью скрыто тенями.
И вдруг, видя его таким, понимаю, как сильно он изменился за последний месяц. С тех пор как в порту произошел взрыв, я видел проблески его прежнего «я», того брата, которым он был до того злополучного Рождества. Он говорит полными предложениями, даже научился пользоваться телефоном. И, клянусь, я даже видел, как он ухмыляется с другого конца обеденного стола, когда я рассказал дерьмовую шутку.
Я был так поглощен всем, что касалось Пенни, что не понимал, насколько это важно.
Я прочищаю горло.
— В любом случае, проехали. Не хочешь поехать в Бухту со мной и Анджело? Он беспокоится о тебе. Кроме того, мы договоримся с Тором гораздо быстрее, если ты будешь играть роль цепного пса, — я замолкаю, когда тишина снежным комом опускается на скамью. — Даже позволю тебе ударить его. Правда, не в полную силу, иначе этот придурок больше не встанет.
Наконец, его грубый голос доносится из тени.
— Это должно было быть весело.
Я стискиваю зубы.
— И так бы и было, если бы у меня был мой Глок и если бы ты включил гребаный свет, — когда он не отвечает, я провожу рукой по волосам, качая головой. — Я должен был позволить тебе разобраться с Данте и его людьми по-своему, — я опускаю взгляд на свои костяшки пальцев. — Физические схватки — это твой конек, а не мой. Кроме того, мне следовало бы догадаться, что ты скорее будешь мучить шахматные фигуры, чем играть ими.
Доски на окнах дребезжат. Иисус и его крест раскачиваются на ржавом гвозде за алтарем.
— Он все еще у меня и Гриффин тоже.
Боже. Я медленно шиплю, мои мысли заполняются этой гребаной пещерой. Тени от костра, пляшущие на скалистых стенах. Крики, эхом отражающиеся от пропитанного потом потолка. Данте пробыл там две недели, а Гриффин и того дольше. Это похоже на что-то из фильма ужасов.
Я знаю, почему мой брат говорит мне это.
— Ценю твое предложение, но я возвращаюсь к своей привычной программе, — сухо говорю я. — Но все же дай им обоим хорошего пинка по яйцам от моего имени.
Я встаю, и силуэт, движущийся в темноте, говорит мне, что Габ делает то же самое. Когда он направляется ко мне, что-то в неровном ритме его шагов мгновенно заставляет волосы у меня на затылке встать дыбом.
Когда он выходит в тусклый свет, у меня сжимается грудь.
— Какого хрена, Габ? — бормочу я, инстинктивно хватаясь за пистолет. — Кто это с тобой сделал?
Он только смотрит на меня сквозь опухшие щели глаз. Он весь в крови и синяках. Разбитая губа, скулы в ужаснейших гематомах. Черт, в таком виде я бы не узнал собственного брата на процедуре опознания.
Пока я ищу ответ на пустых скамьях, меня осеняет осознание: он — Габриэль Висконти. Никто не мог подобраться к нему достаточно близко, чтобы причинить такой большой вред.
Если только он сам не позволит.
— Почему? — я стискиваю зубы.
Его горло вздрагивает и он избегает как моего взгляда, так и моего вопроса.
— Я уезжаю на некоторое время. Мне нужно… — он качает головой, словно избавляясь от пагубных мыслей. — С Данте разберутся, а мои люди в твоем распоряжении.
Он протискивается мимо меня и, прихрамывая, идет по нефу. За эти годы я привык к тому, что брат уходит без предупреждения, но после всего, что произошло за последний месяц, смотреть на его уход совсем не легко.
Внезапно он останавливается.
— Ты не разобрался с девчонкой.
Мои плечи напрягаются. Блять, не знаю, что хуже — слышать имя Пенни или слышать, как ее сокращают
