будут больше мучить. Так он стал членом — а потом и главой! — террористической организации, созданной с целью убийства товарища Сталина и других верных ленинцев; признался в подготовке диверсий на железных дорогах страны; что передавал полякам секретные сведения, летая каждую ночь из Москвы в Варшаву на учебном самолете У-2 и что одновременно рыл подземный тоннель до Берлина, чтобы тайно сноситься с гестапо. Потом фантазия следователей иссякла, но бить его не перестали. И когда Кузя понял, что бьют они не для того, чтобы вырвать признания, а просто из любви к искусству, то стало как-то сразу спокойней. Деваться-то было некуда. Поэтому он развлекал своих палачей криками, визгом и слезами.
Он перестал думать о чем бы то ни было — зачем? То, что его убьют, было понятно, единственный вопрос был — когда? Поэтому ему было все равно, что происходит с его телом — какая разница.
А на улице было в этот день тепло! И пока его вели к крытому грузовику, он все щурился на яркое солнышко, да улыбался беззубым ртом. Внутри уже сидели какие-то люди. Кузин узнал Стояновича, которого только недавно перевели в Бутырку, и — вот неожиданность! — разглядел одутловатое синее лицо Финкеля. Обрадовался, стал пробираться к нему через ноги людей.
— Привет, Финкель!
Тот смотрел на Кузина безумным взором, не отвечал.
— Не узнал? Это ж я, Кузя!
Финкель засмеялся, даже не засмеялся, а так — захихикал безостановочным смехом сумасшедшего, ничего не говорил, только смеялся ровно, можно сказать, бесстрастно. «Батюшки, да он умом тронулся!» — с ужасом подумал Никита.
Грузовик подпрыгивал на выбоинах, гудел, трещал при переключении передач, подвывал, когда водитель выжимал сцепление. Через брезент ничего не было видно, но это ничего, все равно было здорово куда-то ехать, только Финкель все время смеялся, и через какое-то время это стало раздражать. Он уже жалел, что подсел к нему, что напомнил о себе, и где-то в глубине души радовался, что сам хотя бы рассудок сохранил. Ладно, Стоянович молчал, разговаривать совсем не хотелось.
Наконец, грузовик остановился, конвоиры откинули брезент. Поодаль стояло несколько человек в синих фуражках с винтовками наперевес. Первого, сидевшего ближе всех к краю, двое нквдшников подхватили под руки, нагнули вперед и так полусогнутого и повели, почти бегом. Увели куда-то за угол, там через какое-то время раздался легкий хлопок, и эти двое вернулись за следующим.
«Вот, значит, как это делается! — понял вдруг Кузин. — Это что же, и есть расстрел? Я думал — стенка, несколько солдат с винтовками, последние слова… Погодите, а суд?» один из привезенных забился внутрь, затрясся, закричал страшно:
— Не пойду! Не пойду! Не надо!
— Ты что, сука? — удивился конвойный. — Мне что за тобой в кузов лезть?
Он неловко подхватился, занес тело в кузов, покачавшись на защелках задней стенки. Обреченный пытался отпихнуть нквдшника ногой, но тот перехватил его ногу, резко дернул к себе. Человек стукнулся затылком о дно кузова, не переставая причитать:
— Не надо! Прошу вас! Зачем? Не надо!
«Зачем он это делает? Так же только хуже, растягивает собственные мучения! И не убежишь никуда, вон их сколько, с винтовками, враз остановят!».
Конвойный сильным пинком сбросил его наземь, второй подхватил, заломил руку, от чего осужденный закричал громко, первый спрыгнул, заломил вторую руку, и они быстро-быстро повели кричащего человека. Хлопок, крик оборвался.
Увели смеющегося Финкеля.
Спокойно, даже улыбаясь, спрыгнул Стоянович, дал заломить себе руки. Он попытался пойти сам, но его все равно потащили. Хлопок.
Конвойный вернулся, поманил Кузина пальцем:
— Давай.
Ну, вот и все. Значит, вот так оно и будет. Только бы не сбиться на истерику, не выглядеть жалким в глазах этих уродов. Надо идти. Ничего не попишешь. Эту игру в безик он бездарно продул, а проигрывать надо уметь. Ищи хоть что-то положительное — скажем, калечить больше не будут. Господи, да калечьте, сколько хотите. Только жить оставьте! Нет, не оставят. Кузин, весь трясясь, спрыгнул с кузова, тут же ему заломили руки, загнули, поволокли к широкому оврагу, возле которого стоял сухой пожилой человек в круглых очках и с вислыми усами, сосредоточенно набивал патронами барабан нагана.
— Подождите, куда торопитесь, — сказал он с явным прибалтийским акцентом.
Конвойные ждали, не отпуская Никиту, который так и стоял, согнувшись, от чего ныла поясница. Он перестал думать. Никогда раньше не знал, что такое перестать думать, а тут взял и перестал. И в животе противно сосало что-то. Не могут же они его просто так сейчас взять и убить, правда? Поэтому Кузин не дергался, дисциплинированно ждал. А чего дергаться? Бесполезно.
Низко нагнута голова, почти уткнулась в землю. Рассмотрел, как полз по травинке муравей, тащил рыжую хвоинку, и травинка сгибалась под его тяжестью. Интересно, а сколько муравьи живут?
Наконец, прибалтийский голос сказал:
— Все, можно.
Никиту быстро подтолкнули к краю оврага, он заглянул внутрь, где лежало несколько десятков тел в различных позах. «Это что, они все мертвые, что ли», — изумился Никита.
Выстрела он не услышал.
УССУРИЙСК, ГРАНИЦА С КИТАЕМ, 1923
Китайский пограничник, кутаясь в тулуп, еле спасавший от пронизывающего ветра, всматривался в рощу на той стороне просеки, которая вот-вот должна была скрыться в сумерках. Русские не появлялись. Ну, это все равно. С одной стороны. С другой — проводник обещал, что заплатят они камушками удивительной прозрачности, а вот это упустить было обидно. У него в Харбине дядя ювелир, обещал дать хорошую цену, если камни окажутся тем, чем обещали.
А всего и делов-то — встретить группу русских, которым нужно пересечь границу по просеке, разделяющей два государства. У них там все время какие-то революции. То одни были у власти, потом другие, теперь вот пришли третьи. А вторые от них бегут. Голову сломишь. Переводить через границу — дело привычное, не первый раз оттуда бегут, дай бог не последний. Так хоть концы с концами свести можно, платят хорошо.
Китаец надвинул лисью шапку поглубже, постучал друг о друга обшитыми оленьей шкурой сапогами, перехватил винтовку. Ну, и где эти русские? Скорей бы, пока не замерз окончательно.
С той стороны показались темные фигурки. Китаец пересчитал — пять, как и договаривались. Наконец-то! Пограничник снова перехватил винтовку, достал фонарик и собрался было подать сигнал. Но в это время раздался резкий свист и крики — наперерез перебежчикам бросились несколько вооруженных человек:
— Стой! А ну, стой! Кому сказал!
Пятеро побежали, пытаясь быстрее пересечь широкое пространство. У них была хорошая фора, видно было, что преследователям их
