и пошёл к вагону, затем остановился и добавил: – Червонец, тебе не надоело на халяву кататься?
Не дожидаясь ответа, капитан поднялся в вагон, следом за ним два конвоира и захлопнули дверь. Константинов сидел на корточках посреди большой площади, около него стояли два конвоира с автоматами. Полковник и Червонец направились в сторону, где стоял Уазик, но в машину садиться не стали, а отошли в сторону и о чём-то говорили. Колонна машин стояла, заглушив моторы. Собак загнали в грузовик и они, выглядывая через борта, негромко полаивали. Возле одной из машин солдаты собрались в кружок и курили. Ноги Константинова от неудобного сидения на корточках затекли и ему очень хотелось выпрямить их. Он попытался приподняться, но его толкнул конвоир автоматом в бок: «Сидеть, на корточки». На окрик обернулся полковник.
– Старлей, пусть сядет, отведи к камням, – громко сказал полковник.
– За мной, – сказал старший лейтенант и пошёл к куче камней, которые были навалены на краю площадки.
Старший лейтенант был уже не молод, голова седая, высокий, крепкий, с усами. Подойдя к камням, он кивнул головой, мол, садись. Константинов выбрал камень покрупнее и сел. Рядом сел один из конвоиров, другой остался стоять. Старший лейтенант тоже выбрал камень и сел. Теперь было слышно, о чём разговаривали полковник с Червонцем.
– Тимофеевич, долго будем ждать, пора уже на хату? – спросил Червонец.
– Скоро машина приедет.
– Так может, оформишь этого при попытке к бегству, да поедем? – сказал Червонец и засмеялся. У Константинова пот потёк по спине и задрожали ноги.
– Ты, Олег, совсем на воле нюх потерял, вагон ещё не отогнали, а там Витёк за нами наблюдает.
– Да, это точно. Да и мне с ним побазарить нужно.
– Что значит, побазарить? Он будет в спец блоке сидеть. Никто с ним разговаривать не будет.
– Это точно, Тимофеевич, никто, кроме меня.
– А что за дело?
– Да сдаётся мне, что он не все деньги сдал следователю. Ещё есть схрон.
– С чего ты это взял?
– Сорока на хвосте принесла.
Они замолчали, закурили. Константинов, успокоившись, стал разглядывать полковника и Червонца. Полковник был уже в возрасте, большой, упитанный. Голова начисто выбрита. Выглядел очень солидно. Червонец же, напротив, был невысок, суховат и жилист. Чувствовалась в нём сила. И не только физическая, была ещё сила воли. Это было понятно сразу, его слово – закон.
– А что, братва меня уже ждёт? – спросил Червонец.
– Ждут, ждут. Поляну накрывают.
– Плохо было без меня? – засмеялся Червонец.
– Знаешь, какие-то приблатнённые голову подняли, под себя захотели всех подмять. Порядка не стало.
– Это плохо. Но ничего, порядок наведу, если поможешь. Три дня мне нужно. Предупреди караул.
– Помогу, Олег, помогу. Мне самому эта анархия не нужна. С тобой, как-то спокойней. Порядок должен быть на зоне.
Из-за поворота дороги показалась машина с будкой.
– Так, всё. Шагай в машину, сейчас поедем, – сказал полковник и подошёл к сидящему на камне старшему лейтенанту. Тот быстро встал.
– Антон, поехали. Я на Уазике впереди, ты с расстрельным за мной. Конвой с собаками замыкает, – сказал полковник.
– Слушаюсь, – ответил старший лейтенант.
Однако впереди возникла заминка. Подъехавшая машина никак не могла развернуться на узкой дороге. Сделав несколько попыток, она начала сдавать задом, чтобы найти более широкое место для разворота.
– Валентин Тимофеевич, а кто этот Червонец? – спросил старший лейтенант.
– Это, Антон, наша с тобой палочка-выручалочка. Он наведёт порядок в лагере за три дня. Ты же видишь, что сейчас творится? Мы потеряли контроль и восстановить его не получается. А у Червонца получится. Самых активных порежут, остальных зачморят, и всё. В лагере будет порядок.
– Вы его давно, наверное, знаете?
– Давно, Антон, очень давно. Многому у него научился. Знаешь метод кнута и пряника? Так вот, мы Червонцу пряник дадим, то есть волю. Он всех в стойло загонит, а потом мы кнутом и его загоним. И будет порядок у нас с тобой. Ты Антон учись работать с человеческой массой.
– Я учусь у Вас, Валентин Тимофеевич.
– Ты молодец, я за тобой давно наблюдаю. Скоро мой зам. по воспитательной работе уйдёт на пенсию, займёшь его место. Кумом станешь.
– Спасибо, Валентин Тимофеевич.
– Мы ведь не только охраной занимаемся, наша задача перевоспитывать людей. И мы её с тобой будем выполнять. Но заниматься воспитание можно только тогда, когда они послушны. Вот для этого и нужен нам Червонец, то есть Олег Филиппов. Предупредишь начкаров, чтобы трое суток на беспорядки не обращали внимания, я обещал Червонцу три дня воли. Кого порешат, спишем на производственные травмы. Понял, старлей.
– Так точно, товарищ полковник.
– Ну вот, наконец-то разобрались, – полковник махнул рукой в сторону, подъехавшей задом машине, – командуйте, товарищ старший лейтенант.
– Заключённого в первую машину, – крикнул он конвоирам, сидящим на камнях возле Константинова, а затем громко, – все по машинам!
Конвоиры повели Константинова вдоль стоящих машин. Из них слышались крики: «Это нас из-за предателя маринуют, как селёдку в бочках. Грохнуть его надо было сразу».
– Прекратить разговоры! – громко крикнул старший лейтенант и сел в первую машину.
Константинова посадили в железную будку. Стены железные, пол железный, лавки по бокам тоже железные. За решётчатую перегородку сели двое конвоиров. Дверь закрыли, и машина плавно тронулась. Константинова начало укачивать. Напала дрёма. Сказалась бессонная ночь, длинная дорога в вагоне, сидение на камнях и подслушанный им разговор. Всё в нём было не понятно. Уголовник помогает администрации лагеря наводить порядок, а те обещают ему не замечать безобразия, которые будет он творить. Константинов начал зевать, ему очень захотелось спать. Он лёг на железный пол, который был очень грязным, не обращая на это внимания, свернулся калачиком и заснул.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОДЛОСТЬ
3.1. ЧЕРВОНЕЦ
Камера была очень маленькая, буквально три шага от стола до двери и два шага от кровати до стены. В углу размещался туалет, и умывальник, у длинной стены стояла простая солдатская двухъярусная кровать. На нижнем ярусе кровати лежал полупустой матрац, серая подушка и солдатское одеяло. Верхний ярус был пустой и через пружинную сетку был виден обшарпанный потолок. Ножки кровати тоже были обшарпаны, краска стёрта. Стены камеры были покрашены какой-то грязно-зелёной краской на высоту полутора метров. Выше были когда-то белёными, а теперь грязными с облупившейся извёсткой. Крашенные стены были полностью покрыты различными надписями, календарями и неприличными рисунками. Константинову камера очень не нравилась, ему было в ней неуютно, и он вспоминал свою камеру на Лубянке с какой-то теплотой и ностальгией. Единственным плюсом новой камеры было маленькое
