сели. Юноша робко мялся подле артистов.
– Не откажите в любезности, – наконец обратился он, протягивая обрывок бумаги и облупленный кусок химического карандаша. – Поставьте автограф: «Валерию и супруге его Екатерине на добрую память».
Дрожащими руками Ободняковы подписали бумажку. Полицейский воссиял.
От зала исходили уже совершенно угрожающие энергии. В затхлой полутьме будто в жерле вулкана бурлило нечто страшное, грозя выплеснуться наружу. Словно бы подначивая беспокойную толпу, принялся вопить, будто резаный, Трифон. Несколько минут он сотрясал воздух обидными ругательствами в адрес Ободняковых. Наконец над Трифоном склонился огромный Афанасий и едва заметно ткнул ему кулачищем куда-то под ребра. Трифон охнул и мгновенно сник.
То к Шубину, то к фон Дерксену по нескольку раз подбегали похожие на вертлявых жучков мелкие администраторы, испрашивая дозволения распустить публику, однако оба лишь раздраженно отмахивались, твердя, что сейчас найдутся дела и поважнее. Тогда утворилось нечто совершенно несусветное: рискуя потоптать публику, для усмирения порядка в зал въехал конвоир на лошади. Одной рукой надсмотрщик то и дело ожесточенно дергал за поводья, отчего лошадь фыркала и перебирала копытами, готовая гарцевать, другой – сжимал нагайку и оглядывал посетителей блистающим взглядом, полным решимости. Таким способом конвоир передвигался промеж рядов, только чудом никого не калеча. Публика немного успокоилась – до тех пор, пока улучивший момент Федор Долин с истошным криком «Вот тебе, свинятина, уплата за наём!» – не окатил владельца кожевенного завода старика Параллельцева содержимым своего ведра. Хулигана мигом скрутили, он и не упирался, только дико таращился на униженного старичка, которого, морща носы, оттирали лакеи, и повторял как в бреду: «Не тот, не тот, не тот …» Мгновенно после этого пахнуло из щелей в стенах и вонь в зале сделалась нестерпимой, так, что от нее даже у большинства заслезились глаза – это подоспел час, когда управляемый Параллельцевым завод отворил шлюзы и спустил в Грязнуху свои ядовитые воды.
– Господи, ну какая же тут вонища! – заорал кто-то в зале так протяжно и душераздирающе, будто к нему подступала агония.
Сейчас же входная дверь отворилась и четыре мужика с багровыми от натуги лицами вволокли сейф. Вслед за ними два солдата с ружьями впихнули в зал грабителей. Их и впрямь оказалось только двое. Уму было непостижимо, как они сподобились без посторонней помощи поднять эту тяжеленную металлическую конструкцию, нашпигованную камнями и монетами и утащить ее за пределы здания. Руководило ли ими осознание смертельной опасности? Ведь недаром естественнонаучные исследования говорят, что в минуты безысходности физические способности человека удесятеряются…
Преступников провели через зал, взволокли на сцену будто на эшафот и грубо пихнули к ногам Шубина и фон Дерксена. Только сейчас обнаружилось, что одеты были грабители весьма странно, видимо, с целью маскировки – на одном был затертый салоп, из-под которого выглядывал цветастый сарафан, однако небритый кадык выдавал в нем мужчину; второй же наряжен был в бесформенные лохмотья, коих в тех краях отродясь не нашивали. Присмотревшись, Шубин к стыду своему понял, что именно к этим господам подходил в антракте, сдуру приняв их за Ободняковых. Ободняковы же в свою очередь в скрывающемся за женским платьем преступнике признали ту самую «уборщицу», что утащила обезвреженного азиатчика в неизвестном направлении.
Но это было не всё разоблачение. Ряженый вдруг энергично дернул головой, отчего платок сполз ему на шею. Обнажилась копна курчавых темных волос. Грабитель гордо сверкнул очами. Теперь уже сомнений быть не могло: человеком, облаченным в женское платье, с лицом, вызывающе изукрашенным румянами и помадой, человеком, который без зазрений совести обворовывал своих поручителей, пока те давали спектакль во имя его спасения – этим человеком был граф Вонлярлярский! Рядом с ним, обряженный в лохмотья, пребывал в позе унизительной и скорбной конечно же Сенька, его верный слуга.
Вот отчего посереди выступления артисты конфузились и забывали слова, беспрерывно косясь за кулисы! Только единственно бессмертные заветы свято почитаемого ими Евструшина удержали тогда Ободняковых от желания прекратить спектакль. Ведь артистов нагло обворовывали, уносили шкап, в котором лежали не только их деньги, но и средства, обещанные графу Вонлярлярскому, средства, могущие возвернуть ему былую честь. Если бы знали Ободняковы, чего стоит эта «честь» и кто их грабит!..
Дебошир Федор Долин, которого минуту назад вывели вон, узнав о данном невероятном разоблачении, восплакал бы горькими слезами, пеняя себе на необдуманную растрату содержимого ведра. Ободняковы же, – наши добрые Ободняковы, – вскочив с раскладных своих стульчиков, словно бы обратились в два соляных столпа. Ко многому готовы были их благородные натуры, даже стерпели алкогольную горячку верного доселе Трифона, но такое – оказалось свыше сил артистов. Разверзнись сейчас перед ними адская бездна и то было бы легче, ведь насельники преисподней и не думают рядиться в ангельские ризы… Не в силах перенести гнусного предательства, не в силах более даже глядеть на графа, Ободняковы отворотились и в один голос надсадно застонали.
Гусынкин подошел к распластавшемуся Вонлярлярскому и поддел того грязным носком сапога в бок. Граф охнул.
– Почем крал?!
– Они мне денег должны, – надменно сказал граф, сверкая очами. – Слуга мой, – он тряхнул орлиным носом в сторону Сеньки, – героически их спас из степаненковских бань. То же самое бы сделал и я, окажись на его месте, но общественныя бани нынче – удел единственно черни.
– Ты повежливее, остолоп! – уязвленно воскликнул Шубин, чей батюшка всю свою жизнь держал в уездном городке парильни, да и сам не брезговал помыться с людом.
Сенька вдруг принялся хныкать и одновременно заколотил себя растопыренной ладонью в грудь.
– Не я то был! – вскричал он тонюсеньким голоском. – Каюсь, не я! Чужую отвагу на свою личность взял! Грех великий! – здесь Сенька приподнялся и странно поглядел на полицейского. – А был то мужчина с рукою. Я и его хотел обчистить – вороватый я, таить не буду – открыл чемодан, а она как зашевелится!
– Ну ясно, – Гусынкин сонно оборотился к Шубину с фон Дерксеном. – Сбрендили-с, – и ловко, без замаху, саданул завравшегося Сеньку по оголенной лодыжке. Сенька заскулил. – Отведите их в острог да выпорите хорошенько. Да пущай готовятся к каторге.
– Я, коль не ведаете, дворянин! – воскликнул Вонлярлярский, которого уже подымали с полу два жандарма. – Да, я граф! Не позволю собственную честь и честь моих предков измарать в грязи!
Он повернул в зал свое измазанное женскими румянами лицо и все захохотали.
– Графиня Вориха! – понеслось с разных сторон.
– Ха-ха! Хотя и дрянь, зато из дворян!
– Муженька б тебе раздобыть, да чтоб непременно голубой крови!
Под всеобщие улюлюканье, смех и прибаутки опростоволосившихся воришек вывели вон. Находящиеся на сцене обступили сейф.
