молоды, двухлетки. И масть, и экстерьер. Он даже слез с коня, чтобы посмотреть зубы и ноги. На обратном пути не удержался, велел солдатам взять трех лошадок с собой, на племя. Или на продажу, если с разведением не выйдет. Любая из лошадей тянула на шестьдесят талеров. Взял бы больше, там еще хорошие лошадки были, да в баржах места уже не было, как говорил Бертье.
Он ехал последний, с ним был Максимилиан, он вез его штандарт, и Увалень, кавалер остановил коня посреди ярмарки. Он видел людей, что выглядывали из-за лавок, из-за стеллажей, досок, из-за бесконечных корзин с древесным углем. Он даже приподнялся на стременах, чтобы его лучше было видно и дальше слышно, прокричал:
— Я Иероним Фолькоф, рыцарь божий, господин фон Эшбахт, пришел к вам по требованию чести и справедливости. Это все вам за то, что были вы злы и спесивы, чести не знаете. То вам расчет был за Карла Брюнхвальда и честь мою. Считаю, что теперь мы квиты.
— Что б ты сдох! — донесся в ответ ему звонкий женский голос.
— Ты ответишь за свое зло, пес благородный, — донесся мужской.
— Благородная сволочь!
— Греть тебе в аду!
— Папист, сатана!
Он ехал вдоль ярмарки, а хула и проклятия неслись ему в след.
Кое-кто из местных, расхрабрившись, выходил из укрытия ему в след и кидали камни. Но кидали издалека, а стоило Увальню, что шел рядом с Волковым, поворотиться, так «храбрецы» сразу прятались.
Так под проклятия и угрозы он и выехал с ярмарки и направился к лагерю, к лодкам.
На подъезде к лагерю они нагнали последние телеги, что ехали туда. В одной из телег лежала девка. Лежала лицо зареванное, в слезах. Была она совсем молода, лет пятнадцати. Волков удивился, но проехал дальше, пока не доехал до солдата, который тащил с собой на веревке еще одну девку. Солдат уже был немолодой, щетина на подбородке белая. А девка, видно, что из крестьян, так ей лет семнадцать было. Выла она в голос. Заливалась слезами.
— На кой черт ты ее с собой тащишь? — спросил Волков у солдата. — Бери ее тут и отпускай к родителям.
— Господин, — заголосила девка, — велите ему меня отпустить.
— Нет, господин, — наотрез отказался солдат. — С собой возьму.
— Да зачем она тебе? Только место в лодке займет.
— Женюсь на ней, — сказал солдат.
— У меня жених есть, — завизжала девица. И врезала по каске солдата кулачком от злости. — А ты старый!
Но тот только засмеялся, не выпустил ее, сказал:
— Ничего, я хоть и старый, но покрепче ваших деревенских и молодых буду. Ничего, довольна будешь, как обвенчаемся.
— Господин, — завыла девка еще громче, — велите меня отпустить. Жених у меня…
А солдат глянул на него испуганно, словно Волков у него что-то ценное, очень ценное сейчас отнимать будет.
Он ничего не сказал, поехал вперед. Пусть солдат себе жену заведет молодую. Жизнь солдатская нелегкая, так пусть к сединам хоть чуть-чуть счастливыми побудут.
А подъехал к лагерю, так там полтора десятка молодых баб сидят серди куч захваченного добра. Сидят все воют. Горе по щекам размазывают.
Волков к Бертье подъезжает, сам удивлен:
— Зачем они здесь?
— Люди натащили.
— Вижу, что не сами пришли. Вы дозволили?
— Я. Но я разрешил только незамужних брать.
— Вы никак на наш берег этих коров везти собираетесь? — все еще удивлялся кавалер.
— Именно, солдаты себе их в жены наловили. Понимаете кавалер, людям бабы нужны для любви и для хозяйства, — объяснял Бертье Волкову, словно он этого не понимал.
— А они место в лодках не займут, что ли? — не соглашался кавалер, хотя причина его несогласия была, конечно, другая.
Тут к ним подъехал Рене, он поморщился, словно ему неопрятно было это говорить, но он говорит:
— Кавалер, солдатам нелегко, урожай не получился, работа на обжиге кирпиче тяжела, многие думают уходить. Пусть они себе баб заводят, от хорошей жены и от дома еще никто не уходил.
— Как же они делить их собираются? — все еще не сдавался Волков.
— Никак, кто какую поймал — тот на ней и женится, — ответил Бертье.
Кавалер махнул рукой, черт с ними, может, они и правы. И поехал к той куче вещей, которую солдаты уже стали носить в только что приплывшие лодки.
— Эх, — вдруг сказал Увалень с досадой.
— А ты-то чего? — глянул на него кавалер.
— Знал бы, что разрешите, так я бы себе тоже бабенку поймал бы. Мне еще на ярмарке одна приглянулась. Красивая была.
— В следующий раз теперь, — ответил Волков.
Глава 25
К обеду все было закончено, никакого сопротивления они не встретили, лишь Бертье видел один отряд человек в сорок, с одним офицером, что шел с востока. Но офицер, увидав рогатки на дороге и добрых людей, отвел своих людей обратно. Так что рейд получился удачный. Но произошел и неприятный случай. Один из сержантов, что был при обозе, заметил, что во время перегрузки меха с лодок на телеги, один солдат закинул тюк меха в высокий прибережный куст.
То было воровство. Сержант то ли был честным, то ли умным, подумал, что все тюки офицеры могли и пересчитывать, и о проступке этом сообщил Бертье, когда тот с последними лодками пристал к правому берег. Дело было неприятное, его бы можно было решить в своей корпорации солдатским судом, палками, но Рене и Бертье не захотели, чтобы об их людях пошли слухи, что они воры. И Рене о деле этом сообщил Волкову.
— Будь вы одни, — сказал тот, — и дел бы никому о том не было бы. Прогнали бы через строй и все. Но кроме вас на деле были еще и люди Брюнхвальда, и люди Рохи.
— Собрать старшин на суд? — спросил Рене.
— Выхода другого не вижу, — ответил кавалер.
Собрались старшины: корпоралы и сержанты с трех отрядов. От Рохи пришли Хилли и Вилли, на фоне остальных стариков они смотрелись мальчишками, случайно попавшими на важный совет.
Но у них хватило ума молчать и не влезать в разговоры солдатских старшин. Да и влезать-то особо не пришлось. Все решили два сержанта и корпорал, что пришли от людей Брюнхвальда. Это были люди, поседевшие в войнах, они сказали:
— Хуже воровства у братьев своих только трусость. Наказание должно быть примерным, чтобы впредь все знали.
Даже люди из отряда Бертье и Рене, из которых и был вор, и те не смоги возразить. А Хилли и Вилли только кивали головами. Не им возражать старикам в таких делах.
Дело закончили
