Одно упоминание его имени заставляет меня вздрогнуть.
Нет. Я сжимаю зубы. Я ничего не почувствую. Я не позволю ему разрушить мои стены.
Я буду защищать себя.
— Я хочу принять душ, — говорю я, уже поднимаясь с кровати.
Я не могу оставаться здесь, я не могу слушать его рискуя тем, что он скажет что-то, что прорвет платину.
— Если это поможет, ему тоже больно.
Мне все равно. Мне все равно. Я говорю себе, топая в душ и заперев за собой дверь, не позволяю его словам повлиять на меня.
Я включаю душ, но не захожу в него. Я просто сижу на унитазе, надеясь, что он уйдет и больше не захочет со мной разговаривать. Шум воды заглушает шум в моей голове, и через некоторое время я не слышу ничего, ничего, кроме ровного биения своего сердца.
Я не хочу чувствовать, думать, я ничего не хочу. Я сижу, пока не забываю, что он вообще был здесь, и снова становлюсь призраком… призраком, вот как я себя чувствую. Я нахожусь в этом мире, вокруг меня люди живут своей жизнью. Я вижу, как они улыбаются и смеются, но эти эмоции не доходят до меня, ничто не может дойти до меня.
Я настолько отрезана от реальности, что мне кажется, будто я не здесь. Во всяком случае, не полностью.
Часть меня просто исчезла, парит в пространстве, или, может быть, я просто сломлена настолько, что меня уже не починить, но как бы это не было странно, я себе нравлюсь такой. Я не знаю смогу ли я когда-нибудь снова стать прежней.
Время никогда не залечит мои раны.
Глава восемьдесят два
Кирилл
Входя в кабинет в отделе полиции, куда меня вызвали, я чувствую легкое беспокойство. Когда я вхожу в комнату и поднимаю глаза и вижу двух полицейских.
Большинство людей сейчас обделались бы, но постоянное чувство вины, горе и гнев, поглощающие меня, не оставляют места ни для чего другого.
У меня нет сил ни на какие другие чувства, и мне все равно, что со мной будет дальше.
Я заслуживаю любого наказания.
— Проходи Кирилл, присаживайся, пожалуйста, — приветствует меня один из них. — Я дознаватель полиции Симонов, а это мой напарник.
Его голос монотонный, а лицо без эмоционально, в отличие от его напарника, который выглядит так, будто вот-вот набросится на меня. Я сажусь на жесткий металлический стул, и дознаватель начинает говорить.
— Я хочу сообщить, что мы только что начали проверку в отношении тебя. Нам поступила тревожная информацией, и поскольку против тебя имеется огромное количество доказательств, мы относимся к этому очень серьезно…
Моя челюсть сжимается от напряжения. Хотя я разочаровал многих, разгневал отца, разозлил Марка, но я не причинил Диане никакого физического вреда, я не совершил никакого преступления.
— Сделать аудио запись преступление?
— Я вижу, ты решил делать вид, что ничего не понимаешь, тогда давай перейдем к делу, — объявляет Симонов.
Он открывает папку, достает оттуда лист бумаги и протягивает его через стол. Мое нутро сжимается, когда я смотрю на него. Мне не нужно читать каждое слово, чтобы понять, это рукопись той записи.
Я буду помнить о своей ошибке до конца жизни.
— Признаешь ли ты, что мужской голос в этой записи принадлежит тебе?
— Да, — отвечаю я.
Какой смысл лгать? Я никогда не отрицал этого.
— Признаешь, что это ты записал диалог между тобой и Журавлевой?
— Да, — снова отвечаю я.
Оба дознавателя кивают и забирают бумажку обратно. Затем Симонов достает из папки еще одну бумагу и протягивает ее мне, как и первую. Как только мой взгляд останавливается на фотографии, я замираю, кажется, что время остановилось. Моя кровь перестает течь по венам, и кислород из моих легких испаряется.
Я лишь смутно осознаю, что один из двух полицейских задает мне вопрос, но мой мозг просто не переваривает то, что я вижу.
Я возвращаю свое внимание к тому, что лежит передо мной на столе. Я не могу поверить в то, что вижу, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не вскочить и не разбить что-нибудь.
На фотографиях запечатлена Диана, она лежит без сознания на кровати в одних трусиках. Я помню ту ночь… Я помню, как спас ее от Игоря.
Я убью его. Я убью его, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.
— Кирилл Константинович, вы признаете, что сделали эти фотографии?
— Нет, блядь! Я их не делал!
Я вскакиваю со стула, отчего он ударяется о стену.
— Ты думаешь, мы тебе поверим? Мы знаем, что ты был на этой вечеринке, знаем, что ты ушол с ней, знаем, что ты привез ее к себе и заставил остаться на ночь. У нас есть свидетели и доказательства, извращенец, так что сделай нам всем одолжение и просто признайся в этом, чтобы мы могли поскорее покончить с этим.
— Не спеши с выводами Кирилл, ты сделал эти фото без ее ведома и распространил их, а это нарушение неприкосновенности частной жизни. Так же изготовил и распространил порнографические материалы, но если тебе этого мало, то у нас имеется информация, что на той вечеринки Журавлевой в напиток было добавлено запрещенное, сильнодействующее вещество, а это двести двадцать восьмая.
Ужас висит в воздухе, мне трудно думать, дышать, функционировать. Они хотят, чтобы я признался в преступлении, которого не совершал. Они хотят свалить вину на меня, потому что это проще, чем разбираться во всем этом.
— Запись, да, это был я. Я признаюсь в этом, потому что я это сделал. И да, я был на той вечеринке, но она не была там со мной, и я не делал фотографий и ничего не подсыпал.
— Послушай, на суде будет гораздо лучше, если ты признаешься, что сделал все это.
— Я уже сказал, что не делал этого. Я бы, блядь, не стал так с ней поступать.
Я стучу кулаком по металлическому столу, снова и снова, желая, чтобы они меня услышали. Каждый раз, когда в поле моего зрения попадает фотография, мои внутренности скручивает, и мне становится не по себе.
Игорь. Это он сделал это. Он, блядь, сделал это, а я теперь плачу за него и вдобавок пожинаю плоды своего безрассудства.
— Это не очень хорошая позиция, я еще раз советую признаться, это лучший вариант для тебя.
Мои губы сжаты в тонкую линию, я скрещиваю руки на груди.
— Я этого не делал, и я больше не буду вам этого повторять.
Допрос продолжается еще минут двадцать, но результат все тот же. Каждый раз, когда они задают мне вопрос, я злюсь все сильнее, ужас, вина, гребаный стыд меркнут по сравнению с ненавистью, которую я испытываю к Игорю и к себе.
Переглянувшись между собой, один из полицейских встает и уходит, а другой складывает бумаги и закрывает папку.
