днем и то и другое все больше тяготило его. Как говорят в таких случаях, все валилось из рук. Он стал сторониться людей и вместе с тем боялся одиночества. Его преследовала мысль, что в один прекрасный день с ним может случиться то же, что и с профессором. А тут еще умер тесть. Гулям продал дом и уехал с семьей в Ташкент. Клин вышибают клином. А иногда... водкой. Гулям стал пить. Порой напивался до того, что не помнил, кто и когда приводил его домой. Бывало, что на всю округу он вопрошал: «Есть правда на земле или ее нет?» И сам же отвечал: «Правды нет! У нее прохудилось дно!» От него шарахались. В один прекрасный день он оказался за решеткой. Так вроде бы подтвердились известные слова поэта: «То вознесет тебя высоко, то бросит в бездну без следа...» И все-таки человек не лоскут материи, что повис на заборе и полощется на ветру, — куда ветер, туда и он. Человек видит, смотрит, думает, страдает. Наконец, в отличие от лоскута, человек может вступить в единоборство с ветром...
Гулям никого, кроме себя, не винил за то, что много времени прошло впустую. Он просто не устоял тогда, и ветер повалил его.
Спустя четырнадцать лет он вернулся седым стариком. Печально смотрели поблекшие глаза. Пришла беда... Жена Гуляма умерла. Дочь бесследно пропала. Как чувствует она себя в безбрежном океане жизни?
Гулям решил начать новую жизнь. Он поехал на строительство Фархадской ГЭС. Потом перебрался на Ангренскую ГРЭС, работал на строительстве ирригационных сооружений вокруг Ферганы. И вот судьба привела его в эти места.
Прежде чем принять Гуляма-ака на работу, главный инженер Хашим Балтаев, как и полагается в таких случаях, поинтересовался его биографией, но на работу все-таки взял, правда, заметив при этом, что взваливает на свои плечи большую ответственность. С тех пор и повелось: чуть что, Хашим непременно припоминал своему помощнику старые грехи.
Гулям-ака женился на вдове Сабахон. У нее было двое детей. От него она родила третьего. Заботы сделали Сабахон ворчливой. Конечно, Фазилат была другой. Но об этом лучше не думать. Однако не думать о Фазилат он не мог. Воспоминания властно вели его за собой. Когда он в первый раз увидел Махидиль, то чуть было не лишился чувств: перед ним стояла Фазилат — те же глаза, рот, улыбка, те же, как самшитовый гребень, ресницы. Она и смеялась, как Фазилат. В голове Гуляма-ака путались, мешались имена — Махидиль, Фазилат, Марьям. Так звали его дочь. Все сливалось в одно, в один образ — образ покойной жены.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Зима надоела всем, казалось, что и самой себе. Порыжевший снег уже не скрипел, а тихонько шуршал. Если чуть постоять на одном месте, то под ногами он таял на глазах, растекаясь коричневой жижей.
Солнце потихоньку убирало с земли приметы зимы. От барханов в белых чалмах поднимался пар. Белизна слепила глаза. С крыш отваливались сосульки. Небо было таким безмятежным, голубым, словно мир только родился... Пришла весна.
Пески, кажется, еще вчера покрытые снегом, сегодня лежали разноцветным ковром. Тихонько покачивались желтые, фиолетовые цветы, лютики и подснежники. Бабочки посверкивали яркими крылышками. На фоне травы их легко было спутать с цветами. Птичий гомон заглушал человеческие голоса. После дождя пошли грибы. Крепкие и упругие, они так и выпирали из песка. Стоило только дотронуться носком ботинка, песок осыпался со шляпки, и гриб словно сам прыгал в твое лукошко. Весна... Махидиль казалось, будто она сейчас стала во сто крат сильнее, хотелось оглянуться на прожитую жизнь и понять, что упущено, где ошибалась, и идти дальше, исправляя ошибки и наверстывая упущенное. Она мысленно произносила торжественные слова, обещала себе:
«Я коммунист! Я должна строже и ответственнее относиться к порученному мне делу. Только тогда я смогу принести пользу людям. Для этого я должна учиться, не останавливаться на достигнутом, не зазнаваться, достойно, без паники переносить неудачи, не гнаться за славой».
Однажды Латиф вез ее на мотоцикле.
Был теплый прозрачный день. Легко дышалось. Зеленели низины и холмы. Тюльпаны, маки до самого горизонта колыхались от дуновения ветерка. Взгляд Махидиль остановился на знакомом холме возле дороги. В первый раз, когда ехала с Балтаевым на трассу, именно с этого холма она разглядывала пустыню. Теперь эти места было не узнать.
— Смотрите, сколько цветов! — воскликнула она.
— Я все цветы подарю вам.
Девушка смутилась, смутился и Данияров.
Махидиль побежала к цветам, широко раскинула руки, словно собиралась взлететь, потом закружилась на месте, как малый ребенок, позабыв все житейское, суетное.
Латиф, сидя в седле, ждал ее и улыбался. Девушка помахала ему рукой и позвала:
— Идите сюда-а!..
Латиф приложил руки ко рту и крикнул:
— Подождите меня здесь, я тотчас вернусь!
— Буду ждать! — Она смотрела, пока мотоцикл набирал скорость и исчез в пыли.
Махидиль стала собирать цветы. Одни казались красивее других, и она кидалась за ними, как за бабочками, словно они могли улететь. Вскоре у нее была уже целая охапка цветов. Она села на теплый песок и стала смотреть на птиц, парящих в небе. Девушка улыбалась цветам, зарывая в них лицо. Почему в природе все так разумно и гармонично, а вот человеку, да и вообще всем людям еще так далеко до совершенства? Вот у весны — все открыто, все напоказ, а люди бывают так застенчивы и нерешительны...
Махидиль лукавила: то, что ее волновало, на самом деле не нуждалось в философских изысканиях. Она полюбила Латифа, и это чувство требовало отклика. Девушка знала или, скорее, чувствовала, что и Латиф любит ее. Но молчит. Видимо, не находит в себе сил заговорить с Махидиль о своей любви.
Она не слышала, как подъехал газик, как кто-то вышел из него и подошел к ней. Чья-то рука закрыла ей глаза. Махидиль не испугалась. Она просто выпустила цветы из рук, и они рассыпались.
— Так быстро вернулись? — тихо спросила она, улыбаясь.
Позади раздался громкий смех. Это был главный инженер.
— Интересно, кого вы ждали? — спросил Хашим, продолжая смеяться.
— Во всяком случае не вас! — резко ответила
