до локтя отделаны бахромой из того же кружева, что и подол, а вырез — скромный вырез "сердечком". Это просто и красиво, и я чувствую, что снова начинаю плакать, когда киваю.
— Оно идеально, — шепчу я.
— Тогда мы возьмем его. Она может переодеться здесь? — Спрашивает Найл, и девушка пожимает плечами.
— Главное, чтобы вы поторопились.
— Мы можем это сделать. — Он платит ей, а затем протягивает мне платье, в его глазах читаются какие-то эмоции, которые я не совсем могу прочесть. — Я знаю, что видеть невесту до свадьбы считается плохой приметой, но я думаю, что у нас уже было все невезение, которое вселенная может нам преподнести. В этой свадьбе нет ничего традиционного.
— Я не верю в суеверия, — твердо говорю я ему. — Я бы предпочла пойти с тобой в церковь в моем платье.
— Я тоже не верю, — говорит Найл с легкой ухмылкой. — Хотя моя бабушка перевернулась бы в могиле, и моя мать, вероятно, тоже, если бы услышала, как я это говорю. Ирландские суеверия глубоко укоренились. — Он вкладывает платье мне в руки. — Переодевайся, чтобы эта девушка могла закрыть магазин.
Теперь я кое-что знаю о его семье, думаю я с легкой болью, исчезая в раздевалке. Возможно, он и не собирался мне ничего рассказывать. Я знаю, что его мать и бабушка мертвы, и мне интересно, что еще мне осталось узнать о его семье. Что насчет его отца? Есть ли у него братья и сестры?
Мне удается застегнуть молнию на платье, и я смотрю в зеркало, чувствуя, как моя грудь снова сжимается от эмоций. У меня нет букета или фаты, но я все равно выгляжу как невеста в белом кружевном платье и с волосами, заплетенными в косу, несколько прядей которых рассыпались по лицу. Я касаюсь своей руки там, где раньше было кольцо Диего, и мне приятно, что оно исчезло.
Когда я выхожу, я слышу, как девушка за стойкой издает тихий звук удивления, но все, что меня волнует, это выражение лица Найла. Я почти боюсь это увидеть. Если ничего не будет, если ему будет все равно, это причинит боль, такую же сильную, если не больше, чем что-либо другое сегодня вечером. Но когда я выхожу, и он оборачивается на звук моих шагов, на его лице что-то появляется. Просто проблеск эмоций, смягчение его лица и искорка тепла в глазах, хотя все это быстро исчезает, но это было там, и это заставляет меня чувствовать себя лучше, когда я осторожно беру его за локоть, глядя на него снизу вверх.
— Готов идти?
— Готов, как никогда. — Он улыбается девушке за прилавком, которая пожимает плечами и небрежно машет нам рукой, а затем мы снова выходим на улицу, в прохладную пустынную ночь, направляясь к церкви. Это заставляет меня вспомнить другие подобные ночи с Найлом, прохладный воздух на моей коже и пыльный сухой аромат пустыни в носу, ночи, когда он прижимал меня к каменным стенам и жадно целовал, ночи на его мотоцикле и в его постели.
Я не думаю, что сегодняшний вечер закончится именно так.
Церковь маленькая, и когда мы входим, в ней темно и тихо. Сначала я даже не уверена, есть ли там священник, пока не раздается звук шагов, когда мы идем по проходу, и он не появляется из дверного проема сбоку от церкви.
Я стараюсь не думать о том, что все это должно означать для нас… мы с Найлом идем вместе к алтарю, насколько больше мне нравится возможный символизм этого, а не традиционный способ, которым я иду к нему. Если бы это была нормальная свадьба, я бы чувствовала, что это что-то значит, мы вдвоем вступаем в нашу новую жизнь бок о бок, но все это лишь средство для достижения цели, и я пытаюсь заставить замолчать свое романтическое сердце, перестать искать смысл в вещах, которые, безусловно, не имеют значения для него и не должны иметь значения для меня.
— Вы выглядите так, словно пришли на свадьбу, — говорит священник, разглядывая Найла и меня. Он выглядит примерно средних лет, немного лысеет и достаточно приятен: — но у меня ничего нет в календаре, особенно так поздно вечером.
— Это было спонтанное решение, — отвечает Найл с наигранной бодростью в голосе. — Ты можешь нам помочь, отец…
— Эрнандес. Отец Эрнандес. В таких вещах есть порядок, сынок, шаги, которые нужно предпринять, прежде чем произносить обеты…
— Да, я знаю, — говорит Найл. — Оглашение, консультации и все такое. Однако мы с моей девочкой оказались здесь в некотором затруднительном положении, и я хотел бы сделать все должным образом официально сегодня вечером. Я могу сделать так, чтобы это стоило твоего времени, отец.
Его девочка. Однако не только небрежность, с которой он это говорит, заставляет меня удивленно взглянуть на него, мое сердце замирает, хотя я знаю, что этого не должно быть. Подкупить священника? Я бы никогда не подумала о такой вещи, в конце концов, священники должны давать обеты бедности, но, к моему шоку, я вижу, как поведение священника мгновенно меняется.
— Ну, я полагаю, в определенных случаях могут быть сделаны исключения для соответствующего… пожертвования церкви. — Священник поднимает бровь. — О каком пожертвовании вы думали?
Найл выходит вперед, немного впереди меня, доставая из бумажника несколько купюр. — Этого будет достаточно, отец?
Глаза священника расширяются.
— Думаю, я мог бы принять вас сегодня вечером. У вас есть свидетели?
— Нет. — Найл качает головой. — Только мы вдвоем.
— Ну что ж. Я найду кого-нибудь в свидетели. Просто подожди здесь, — Деньги, которые Найл вручил священнику, исчезают в его кармане, и он поворачивается, спеша вдоль ряда скамей.
Я поворачиваюсь к Найлу, потрясенно глядя на него снизу вверх.
— Ты подкупил священника! — Я шепчу приглушенным голосом, и впервые с тех пор, как я в последний раз покинула гостиничный номер Найла, он начинает смеяться.
— Ты думала, священники выше взяточничества, Изабелла?
Мое лицо заливается краской, но я не думаю, что он смеется надо мной.
— Это грех, — говорю я ему с притворным возмущением, и Найл фыркает.
— Девочка, я думаю, что подкуп священника находится далеко внизу списка грехов, о которых нам нужно беспокоиться. Что касается меня, то я уверен в этом.
Я чувствую, как моя кожа теплеет при звуке знакомого прозвища. Он не называл меня так, кажется, очень давно, с нашей последней ночи вместе, и даже когда я напоминаю себе не придавать этому значения, это заставляет меня чувствовать, что он смягчается по отношению ко мне.
Когда священник возвращается с другим мужчиной, пониже ростом и более дородным, он встает перед нами, откашливаясь. Сейчас он одет в свою мантию и палантин и жестом приглашает нас подойти к
