благодаря победе в конкурсе и смогу найти с мимами общий язык.
— Если для них главное — молчание, то к поискам подходящего человека должны привлекаться их собственные «охотники за талантами». А зачем Национальной ассоциации пантомимы спикер? Мне казалось, они вообще не разговаривают.
— В этом-то все и дело. Они чувствуют, что пантомима выходит из моды и люди помнят только Марселя Марсо, как он шел, обдуваемый ветром, — надо признать, это было здорово. В наше время ребята, которые просто изображают статуи на главной улице, гораздо популярнее.
— А это разве не пантомима? — наивно спросил Леонард.
— Бог ты мой, конечно, нет! — рассмеялся Голодный Пол. — Люди-статуи, можно сказать, воюют с мимами. Уже было несколько тревожных случаев, и сейчас обстановка накалена до предела. Проблема для мимов состоит в том, что жизнь стала очень шумной и они оказались на обочине. Мы живем в мире какофонии. Каждый говорит и думает на полную громкость, не оставляя места и кислорода тихим фразам и молчанию. В каком-то смысле спикер требуется не только Национальной ассоциации пантомимы, но и самому молчанию.
— А что ты собираешься говорить на собеседовании?
— Хотел попросить оставить мне свободными понедельники, чтобы я мог выполнять свои обязанности на почте.
— А сокращенная неделя не снизит твои шансы занять эту должность?
— Может, и не снизит. Что они обычно спрашивают? Я никогда не ходил на собеседования — работу на почте мне устроил папа.
— Обычно они хотят знать, являешься ли ты прирожденным лидером, дальновидным человеком и хорошим исполнителем.
— Полагаю, я мог бы делать многое, если бы попытался, но, по правде говоря, я ничего никогда не пытался делать, так что я больше похож на хорошего неисполнителя.
— Думаю, с этого можно начать. Особенно не мудрствуй. Эти мимы, скорее всего, предпочтут человека, как бы это сказать… более тихого.
— Вот именно, — задумчиво произнес Голодный Пол. — Вот именно.
Глава 20
Отец невесты
Питер пока не написал свою речь, но за предшествующие недели собрал несколько полезных идей. Он попросил Грейс пойти с ним на прогулку, чтобы кое-что обговорить, а заодно проверить, не переволновалась ли она от предсвадебных хлопот, что, в целом, отражало мнение Хелен об общей ситуации. Питер всю жизнь был «странствующим» экономистом. Начинал он как научный работник, потом сделался лектором, после чего кардинально поменял сферу деятельности, поступив на службу в банк в качестве экономиста, и, наконец, на излете своей карьеры, вернулся в академическую гавань и занялся тем, что любил больше всего, — преподаванием экономики любознательной молодежи. Он видел, как с годами менялась профессия экономиста. Когда он только начинал, все они были идеалистами, считавшими, что для решения социальных проблем у них в руках имеется недостающий фрагмент пазла. С течением времени его работа как будто изменила свой характер: от понимания и декодирования законов рынка до агитации за него. Она лишилась идеологического разнообразия и стала неоднозначной в своих методах: запятнав умеренный гуманизм общественных наук, она так и не связала себя в полной мере со строгим эмпиризмом наук естественных. В результате экономика стала довеском к курсам по различным видам искусства или бизнесу, а во многих случаях к ней обращались когорты математиков, которым легче было разобраться в экономике, чем в родной математике.
Все это время Питер успешно выступал с лекциями и презентациями. Он умело излагал тему, вставляя в свою речь, как будто без всяких усилий, заготовленные дома экспромты. За свою многолетнюю карьеру он накопил приличный репертуар смешных анекдотов и отмеченных самоиронией отступлений — иногда включающих Хелен или детей, хотя он никогда не называл их имен, — а это значило, что его выступления всегда были свежи и оригинальны даже для коллег, слушавших его регулярно. Питера всегда поражал тот факт, что из интровертов получаются прекрасные ораторы, возможно, потому, что они относятся к себе не так серьезно, как те заносчивые бизнесмены, которые на конференциях обычно берут с организаторов плату за свое участие в мероприятии. Прием Питера был прост: он никогда не говорил о себе, никогда не ставил на кон свое легкоранимое «я» или свою репутацию. Героем всегда был сам предмет разговора. К выступлению, с виду непринужденному, Питер всегда тщательно готовился, неизменно используя то, что он называл «боксерской сноровкой»: быть достаточно раскованным, чтобы дать аудитории то, что хочешь, но и достаточно бдительным, чтобы не получить по физиономии. Впрочем, каким бы хорошим оратором он ни был, выступления его изматывали. Он помнил, как несколько лет назад на одной международной конференции он долго выступал перед огромным залом, где сидели экономисты, специализирующиеся на проблемах климата, и как потом, совершенно опустошенный, он закрылся на весь вечер в номере отеля и истребил двух больших шоколадных Санта-Клаусов.
Речь отца невесты предполагалась несколько иной. Питер понимал, что это должно быть не просто выступление, за которым последуют умилительные восклицания. Он хотел копнуть глубоко и отыскать слова, идущие от самого сердца. Пусть это будет непросто, но он, минуя свою несомненную любовь и привязанность к Грейс, был обязан докопаться до горячего ядра их отношений, до того горнила, где ковалась их глубокая связь. Больше всего Питеру хотелось, чтобы Грейс начала новую жизнь с его искренним благословением, понимая, что ее замужество — это не просто движение вперед или по накатанной, но яркое доказательство, что она научилась распоряжаться собственной жизнью. Тот факт, что она, следуя своей интуиции и здравому смыслу, нашла собственную дорогу к счастью, был наивысшим проявлением ее саморазвития.
Питер выслушал немало речей, произносимых отцами невест, в том числе его друзьями и коллегами, и это событие в ходе свадебного торжества неизменно имело успех. В худшем случае речи могли звучать не очень оригинально или заканчивались танго, которое танцевали отец с дочерью, но никогда в них не было ничего неподобающего или сомнительного. Люди его поколения обычно знали, как взять верный тон, понимая, что в этот особенный день в обращении к невесте и жениху положена некоторая возвышенность чувств.
Эндрю ему очень нравился. Когда они с Хелен увидели его впервые, то подумали, не выбрала ли Грейс себе парня ради статуса: симпатичный, весьма состоятельный, вежливый с родителями, но без творческих порывов и крайностей, которые, как им казалось, искала в мужчинах их дочь. В свое время их немало удивил и ее выбор профессии. Они не сомневались, что она будет работать в сфере творческой, пусть и с практическим уклоном, каким-нибудь куратором выставок или литературным редактором. Но в итоге она нашла себе, как выразилась Хелен, «работу
