«Она будет жить». Он крепко сжал письмо от своей тещи в кулаке. Конечно, как же иначе? Ангел все-таки проявил милосердие, и Господь снизошел к его мольбам.
Глава 25
— Ты уже стоишь?
— Как видишь. Не очень хорошо, правда, но тем не менее я пообещала это себе уже очень давно. Это мой подарок самой себе на день рождения.
С огорчением Елена поняла, что совсем забыла об этом. Она не спрашивала себя, куда уходит время. Просто слишком хорошо знала ответ.
— Я больше не отмечаю дни рождения, — сказала она. — Сделать это — значит окончательно убедить людей, что я гораздо старше, чем есть на самом деле. А ведь иллюзии так приятны.
— Ты права, — ответила Тесса.
Ее улыбка заставила Елену прикусить губу и отвернуться. Слишком много ночей она хотела, чтобы ее дочь просто жила. То есть поддерживала физическое существование. Теперь Тесса улыбалась ей. Значит, дело пошло на поправку.
— Вы плачете? Мне так жаль, — поддразнила Тесса. — Я буду говорить всем, что мне всего двенадцать или что папа украл вас из колыбели. Какую версию вы предпочтете?
— Я не плачу, глупышка, — сказала Елена, вполне открыто вытирая слезы. — Но если это нужно, чтобы уложить тебя обратно в постель, что ж, пусть будет так.
— Я уже чувствую каждую пружинку в матрасе, мама. Пожалуйста, не требуйте от меня этого.
— Тогда сядь в это кресло. Давай, я помогу тебе.
Процесс занял гораздо больше времени, чем могло показаться Елене. Но путешествие по комнате до кресла у окна сопровождалось шутками и прибаутками. Возможно, это маскировало слабость Тессы.
— Выше нос, Тесса. Скоро ты окрепнешь.
— А пока что мною можно подпереть дверь. Нельзя же постоянно держать ее открытой, — со смехом сказала дочь.
— На это не стоит тратить силы. Ты начнешь не только ходить, но и бегать. Ну а пока, может, мне попросить Гарри зайти и поиграть с тобой в шахматы?
— Пожалуйста, не надо. Он совсем не умеет проигрывать, мама. У него прискорбная привычка только побеждать. Хуже того, он обвиняет меня в жульничестве.
— Ну тогда я могу почитать тебе, или твой отец мог бы обсудить с тобой свою последнюю новую идею.
— У меня нет ни малейшего желания, чтобы меня развлекали. Правда. — Она улыбнулась матери. — Я просто посижу здесь и посмотрю на мир. — Она взглянула в окно, как будто подтверждая свое намерение.
— Ты уверена?
— Более чем, — ответила Тесса. — Но я знаю вас, матушка. Вы приходите проведать меня как минимум четыре раза в час. Если я передумаю, я вас уведомлю.
— Хорошо, — сказала Елена, поправляя одеяло на постели и решив послать за горничной. Пора поменять белье.
— Мама?
Елена посмотрела на дочь. Сейчас Тесса выглядела старше, чем раньше, как будто за эти недели долгого сна она повзрослела — хотя не слишком.
— Да, моя дорогая?
— Спасибо вам за все. — Тесса моргнула несколько раз, отвернулась и снова стала смотреть на пейзаж за окном.
— Пожалуйста, Тесса. Ты поправляешься. И это главное.
Елена тихо закрыла за собой дверь, гадая, за что именно дочь поблагодарила ее.
Иногда, когда она смотрела в окно, казалось, что в воздухе ощущается дымка. Как будто множество мельчайших пылинок оседало на землю. Или как если бы она видела туман, когда он вот-вот превратится в росу. Это был феномен, который она испытывала только в ранние утренние часы или в сумерки, как сейчас.
Весь парк был покрыт инеем. Он сверкал на солнце, как будто крошечные алмазы облепили каждую травинку. Окружающие Киттридж-Хаус холмы возвышались вдали густой зеленой массой.
В парке была уединенная беседка. Она часто убегала туда в ту первую ужасную неделю своего брака. Кто-то говорил ей, что ее построил известный архитектор. Это был укромный уголок, его не просто было найти среди буйной зелени. Беседка благоухала запахом роз и всегда была восхитительно тенистой, солнце только слегка просвечивало сквозь решетчатую крышу. Это было ее любимое место в Киттридж-Хаусе, где можно посидеть и подумать вдалеке от роскошного и величественного дома. К счастью, гости Джереда не знали о ней. Тесса брала книгу стихов, томик Вольтера, роман Филдинга, но вместо чтения ее мысли все время улетали к ее вечно отсутствующему мужу.
Она часто плакала здесь, зарываясь лицом в ладони. Слезы приносили хоть какое-то облегчение.
В Киттридж-Хаусе можно было любить многое. Но кое-что могло и не нравиться. Тесса гадала, но никогда не спрашивала, относилась ли ее мать так же к дому ее отца. Когда она, юная невеста, приехала в Дорсет-Хаус, существовали ли у нее какие-нибудь опасения? Любила ли она свой новый дом или боялась его? Или, как сама Тесса, она ощущала смесь обеих этих эмоций?
Дома нельзя винить. Они просто хранят воспоминания о многих людях, живших здесь. Приятные. И не очень.
Она не произносила имя мужа. Не спрашивала о нем. Все вокруг так тщательно старались не упоминать о Джереде, как будто сделать это означало еще сильнее растравить ее рану.
Джеред…
Вот. Она произнесла это имя в своих мыслях.
Странно, но она никак не могла понять, как была ранена. Она помнила все, кроме того рокового момента. Но все остальное из событий той ночи, к сожалению, не поблекло, не притупилось и не исчезло из ее памяти.
Ничего.
Если Джеред и писал ей, она не знала об этом. Возможно, он и пытался прийти к ней, то так и не дошел до ее спальни. Если он в Киттридж-Хаусе сейчас, ей бы все равно не сказали, потому что семья так тщательно оберегала ее. Но Тесса не думала, что он здесь, так же как сомневалась и в том, что Джеред хотя бы вспомнил о ней после того, как она покинула Лондон.
Она посмотрела на его портрет, висящий в гостиной. Его было видно отсюда через дверной проем — факт, который не обнаружила ее мать. Тесса не сомневалась, что та закрыла бы дверь или, того хуже, убрала картину, если бы знала, что дочь может видеть ее. Как странно, что она ощущала враждебность матери к Джереду, хотя на эту тему никогда не было сказано ни одного слова. Ни звука осуждения, презрения или обвинения. И все же ощущение чего-то гнетущего витало в воздухе, невольно напоминая об этом человеке.
Тесса пристально посмотрела на портрет. Он был почти в натуральную величину и, несомненно, вызывал симпатию у непосвященного созерцателя полотна. А вот каким был на самом деле оригинал?
Его шотландское происхождение угадывалось в цвете его волос — таких темных, в чертах лица. Странно, но он никогда не вспоминал о матери и отце — или сестре, которая присутствовала на их свадьбе и была торопливо увезена мужем, нервным и не слишком любезным господином. Она думала, что знает его всю жизнь. Может быть, так казалось потому, что она столько лет разговаривала с ним в своем воображении? Даже если так, это совсем не подготовило ее к присутствию этого человека в ее жизни. Она могла бы слепить его скульптурный портрет. Ее пальцы точно знали форму его челюсти, полноту нижней губы, то, как опущены уголки его глаз, придавая облику какую-то ранимость.
