Хотя я ее проклинаю…
— Верно, — согласился хозяин. — Хлебай твой батя винцо или наливку, прожил бы дольше. Не водочный он. Незаземленный. Зареченский.
***
Лабораторию французской компании LFDM, стекло-бетонный трехмерный параллелепипед, окружал девственный бор. И охранял камуфляжный мужчина с библейским отчеством Рафаилович, маэстро кроссвординга, знавший название реки в Бангладеш, девять букв. Рафаилович сноровисто ретировался, когда в лабораторию вторгся безумец в окровавленной разорванной пижаме. Безумец рыдал, вращая глазами, терзаемый мукой — от измены и от потери. Им владела ненависть. Доисторическая, саблезубая, выгрызающая душу изнутри. Она научила его, неуклюжего, как поместить три столитровые бочки с наклейкой, предупреждающей об огнеопасности, на погрузчик. Как доставить их на опушку… Прежде он и машину водил из рук вон (переживал, что в кого-нибудь врежется).
— СДОХНИТЕ ВСЕ!
Дети, женщины, собачки… Кузнечики. Птички-синички.
ВЫ ВСЕ СДОХНИТЕ!
***
Виктор Васильевич, натура грубая, но тонкая, истинно береньзеньская, издалека уловил призрачный, однако вполне верифицируемый опытными ноздрями фимиам пиздеца. Горело. Километрах в пятидесяти от поселка. Тем не менее волоски на свекольном затылке слесаря зашевелились. Он не забыл пожар в «Серой цапле», перекинувшийся на лес. Ошалевших оленей, медведей и волков на улицах. Полыхающие лиственницы, что ревели, словно пеикко…тролли.
Волгин ломанулся к решетке обезьянника.
— Эй, сержант! СЕРЖАААНТ! Как тебя? Овод? Шершень?
— Че те?! — Донеслось с поста.
— Открой, меня заживо прокоптит!
— Короткий вернется, скажешь ему.
— Да сваливать пора!
— Короткий вернется, скажешь ему.
— А если не вернется?!
— Скажешь майору. Или подполковнику.
— А если майор не вернется? И подполковник? Если ты теперь главный?
Шершень хехекнул:
— Че, в натуре?
И взмолился Волгин. И поклялся он напиваться только по праздникам — на Новый Год, Восьмое Марта и Пятнадцатое Августа. Найти работу в хорошем автосервисе за хорошую зарплату. Дочку отдать на английский и танцы. Носки не носить под сланцы.
И явилось ему спасение в облике Эдуарда Хренова, бывшего артиста бывшей филармонии. Человечка зашуганного, но внутренне гордого. Никто Хренова не уважал, а ведь он единственный в Береньзени КАЖДОЕ утро надевал свежую РУБАШКУ. Одну. Постиранную накануне. Он единственный здоровался не куцым «Здрасьте», а «добрым днем, сударыня/сударь». Он единственный читал статьи профессора Чевизова в толстом журнале и даже писал письма в редакцию. Звонил на «Радио…» и комментировал геополитическую обстановку, правда, его обычно отключали…
Настал черед Хренова отключать — дебютировал он с сержантом Шершнем. Вырубил его пенсионерской палкой по башке. Швырнул охреневшему Волгину связку ключей. Попросил:
— Ты Жужу мою забери.
— Кого?
— Болонку.
— В смысле, дядь?
Слесарь споро одолел замок.
— Вывези! Я … Уже здесь. — Хренов приложился к «мерзавчику» водки 0, 25. — Лучший момент у меня в восемьдесят шестом был. Меркуцио играл! Зал битком… Гастроли, два спектакля за вечер. Блядская оперетта. Но мой монолог — в переводе Григорьева — они музычкой-то не испоганили! Я был актером. Свет на меня! Глаза на меня!
Он откашлялся.
— Да, она не так глубока, как колодезь,
И не так широка, как церковные ворота.
Но и этого хватит. Она свое дело сделает.
Приходи завтра, и ты найдешь меня спокойным человеком.
Из этого мира я получил отставку, ручаюсь.
Чума на оба ваши дома!
***
По официозной Ленина, через широкое, пустое Орджоникидзе, ветхими двориками с сушащимся бельем, мимо манящей «Пивии», вдоль набережной Розалии Землячки. По Парку Победы. Сквозь сомнения — «Сдалась нам болонка Хренова?» и пинки совести — «Обещал — выполняй, Термос!». Наконец, запыхавшийся, ВВ сунулся в хлев, где Эля доила корову.
— Ты не поверишь, кто меня выручил! — начала она.
— Кто, кто… Прывід Мухіна. Збірайся, нам пара!
Жужа на его руках обоссалась.
Жена не спорила, не обозвала его сумасшедшим. Лишь спросила:
— Маню куда? Ирмэ хромая… Трезорке шестнадцатый год!
Волгин плюнул, признавая проблему и дистанцируясь от нее. Будь он коучом, его фирменным советом стала бы максима «Потом че-нть придумаем… не мы».
Лиля, умница-девочка, быстренько упаковала в спортивную сумку одежу и по паре смен белья на папу, маму и себя, шкатулку с сережками, браслетом и сломанной янтарной брошью, миксер и фен. Удочку отцу брать запретила категорически, а ноутбук они решили не трогать по обоюдному. Он — Витькин.
Присели на дорожку. ВВ оглядел их скромное жилище — обои цвета малосольных огурцов, ковер, шведская стенка, диванный гарнитур «Изольда», телевизор на тумбочке и дважды китайская ваза для букета пластиковых гладиолусов. Господи… Он еще над родителями угорал — хрусталь, слоники, отрывные календари с ценными рекомендациями типа «как повысить пушистость усов при помощи лукового сока?» А сам-то? Панк. «Терминатор». Приобретатель диванного гарнитура «Изольда».
Грянули выстрелы. Следом раздался протяжный бабий вой. Виктор Васильевич выскочил во двор… Оказалось, Эльвира Аминовна из охотничьего ружья убила своих подружек. Маню. Ирмэ. Овечек. Барана.
Пес сидел перед ней, преданно таращась в дуло двустволки и виляя обрубком хвоста.
— Вить, я не…
Слесарь забрал у супружницы изделие тульского оружейного завода. Женщины! Слабый пол… да и «крыша» не крепкая.
Прицелился. Петухов обезглавливал, поросей резал. Чай, не неженка! Не вегетарианец. Тризор отжил. Отжил.
Жужа коротко и горестно тявкнула. Вот, создание… Не собака, не кошка — игрушка! А Хренов к ней, как к человеку. Дурень, маразматик. Животные, они … Тут Василич вспомнил Тимоху, рыжего крысолова. Ну и сволочь! Начинку из пирога выедал без повреждения внешнего слоя теста. Цепных гонял. Рыбачил на Мохнатом. Помирать удалился в лес… Вспомнил Дика, Тризорова сынка. Все понимал! Слова, интонацию, настроение. Когда Селижора его застрелил — животное! — Витька неделю не ел.
— Вместится, — буркнул Волгин. — В машину.
— Барсик тоже с нами! — Лиля приволокла плешивого серого котяру соседки бабы Клавы.
— Нет!
— Ну, пааа! Баб Клава сказала, что ей к деду пора, а Барсик в чем виноват?
— А я в чем?
— И Мухомор теть-Наташин. И Сосиска Демьянпалыча. Теть-Наташа с Демьянпалычем в райцентре, баб Клава ихних зверей кормила.
Слесарь выдал истерический смешок. Пошутил про клички — «Водку с Перцем я б забрал».
Котов, однако, принял. А также рододендрон в горшочке, рецепт сырников и коллекцию марок покойного баб-Клавиного мужа (стоила она под двести тысяч нерусских денег, что выяснилось впоследствии).
Эля разослала знакомым и не очень одинаковое сообщение: «Горим!». Ей поверили трое. Обругали десятки. Черная, густая, точно смола, вонючая злоба полилась из береньзеньских сердец на голову маленькой тихой Волгиной. Отчего их вдруг разом…?
«Сын сгинул, ты и валишь, мрязь!»
«Что, кочевать потянуло? Вали, вали!»
«Ты мне не указывай, татарва!»
Эльвира всплакнула и от души поблагодарила соседей. Скучала б ведь, дура! А теперь… сотрет всех к чертовой бабушке! Из телефона и из памяти.
«Волга» увозила
