Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

class="p1">Мы договорились, что я приеду в субботу. Вместо того, чтобы ехать на поинт, я отправился в Марьину рощу. Этот район был мне незнаком, и, не зная особой разницы между ним и Марьино, я чуть не уехал на Юго-Восток. Добравшись на автобусе от метро, я нашёл нужный дом, набрал на домофоне код и поднялся к Гибриду.

Этаж, где он жил, ничем не отличался от любого другого подъезда: салатовые стены больничного цвета не были украшены уродливыми граффити, кругом не валялись пивные банки, и даже окурков не было у мусоропровода – словом, среда обитания моего приятеля отнюдь не оправдала моих ожиданий.

Ожиданий не оправдала и женщина, открывшая дверь: это была заурядного вида старушка – из тех, что продолжают работать на пенсии, поскольку её размеры ничтожно малы, и ей необходимо содержать внука, решившего проявить протест против системы, в первую очередь, отказываясь от работы.

Она учтиво поздоровалась со мной.

– Здравствуйте, – вежливо произнёс я. – Меня зовут Василий. Подскажите, пожалуйста, Дима дома? Он сказал, что ему ужасно одиноко сидеть в четырёх стенах, и я решил проведать его.

– Это очень хорошо с твоей стороны, – сказала она. – Заходи.

Она пропустила меня в квартиру и громко крикнула:

– Димочка! К тебе пришли!

– Да здесь я, здесь, – раздался из коридора недовольный голос Гибрида.

– Сынок, к тебе пришёл друг, – с умилением в голосе произнесла хозяйка квартиры. – Проведать, как ты себя чувствуешь.

Гибрид появился в прихожей, женщина сделала инстинктивное движение рукой в его сторону, – это движение качественно отличалось от тех движений, которые в мою сторону делал Игорь, но реакция Гибрида была такой же, как у меня. Он уклонился от того, чтобы его погладили по голове, отвёл руку и сказал.

– Спасибо, мы разберёмся, – сказал он.

– Может, чаю хотите? – предложила женщина.

– Не надо, – раздражённо ответил он. – Всё, мам, иди.

– Ну, если что…

– Ладно, ладно, иди уже.

Женщина пошла в сторону кухни, а мы с Гибридом обменялись панковским приветствием.

– Здорово, братан, – молодецким голосом сказал мой приятель.

– Привет.

– Ты извини, она навязчивая, – Гибрид указал в сторону уходящей матери.

Сказано это было достаточно громко, и я думаю, он вполне понимал, что она может его услышать. Мне стало очень неловко за поведение своего товарища, однако я ничего не сказал.

Мы прошли проходную комнату, которую в этом доме называли залом, словно это был Зимний дворец. Зал поражал великолепием красного ворсистого ковра, впитавшего вместе с пылью и запахами мудрость последних тридцати лет, а в серванте стоял чайный набор: красный с белым горошком чайник, чашки и столь же убогие блюдца. Миновав наполненный подобной роскошью прошлой эпохи «зал», мы зашли в комнату Гибрида.

Её убранство разительно отличалось от всего остального дома. Во-первых, здесь стоял новый шкаф, судя по всему, единственный в квартире предмет постсоветской эпохи. Во-вторых, это была комната, где стоял компьютер, что подчёркивало привилегированный статус её владельца. На двери висел постер группы «Ария», шторы были задёрнуты, окна закрыты, и в комнате стоял спёртый кисловатый запах пота и засохшей спермы. Я невзначай подумал, не проявит ли Гибрид чудеса гостеприимства, и не предложит ли выпить чаю на кухне, однако этого, разумеется, не случилось.

Гибрид предложил мне оценить его гордость: новый четырёхядерный процессор с операционной системой Windows Vista, поддерживающий самые современные игры.

– Сейчас я покажу тебе, как он работает! – сказал Гибрид.

– Да ладно, забей, не надо, – неуверенно сказал я.

– Не-не-не, я хочу, чтобы ты оценил.

– Да я верю.

Но Гибрид настаивал. Он включил компьютер, и вставил в него диск Call of duty 4…

Всего несколько часов спустя я стоял в прихожей, натягивая говнодавы и благодарил Гибрида за гостеприимство. Уже несколько лет мне не доводилось наблюдать, как кто-то играет в компьютерную игру.

Так я составил себе впечатление о том, как живут настоящие рокеры.

В моём времяпровождении появилась стабильность.

По утрам я шёл в школу, затем делал уроки и шёл на занятия к репетиторам. Вечерами я читал книги, которые были в обязательной программе для поступления или делал английский. По выходным я ездил на поинт, где встречался с ребятами, или ходил на концерты, – в любом случае, творил непотребства и пил портвейн с кока-колой.

Оценки в школе по-прежнему варьировались между пятёрками за успеваемость и двойками за поведение (реже меня ловили на невыполненном домашнем задании). Удивительно в этом признаваться, но панк-рок превратился в рутину, в которой не имело места импровизации, а стало быть, не было никакого развития.

Дни становились короче, а вечера – всё холоднее. Тусоваться на улице целый день было уже не так весело, поэтому мы начали согреваться в домах. Проведя час-полтора на свежем воздухе, мы шли в какой-нибудь подъезд, звонили по домофону в первую попавшуюся квартиру и, представляясь почтальоном, проникали внутрь, где отогревались на лестничных клетках.

Ответственные жильцы периодически прогоняли нас, поскольку принимали за бомжей или просто пьяниц, на деле же мы представляли собой смесь того и другого, приправленную страстью к музыке.

Так получалось, что у кого-нибудь из нашей компании находилась гитара, но и в тех редких случаях, когда её не оказывалось, мы пели акапелло – не всегда тихо… говоря откровенно, тихо петь выходило у нас крайне редко… проще говоря, никогда.

Чтобы не пугать народ, мы обычно забивались на лестничный пролёт между верхними этажами, сидели там у работающей батареи, пели песни, пили нектар и наслаждались обществом друг друга.

Нам всегда было что обсудить, и между нами никогда не довлела пауза неловкого томительного молчания. Немного пьяные, заряженные разнообразием четырёх аккордов, мы посвящали часы беседам о современном устройстве общества, его недостатках и идеальной форме государства.

– Государство не нужно в принципе, – заявил как-то Колян, когда мы, сидели на лестничной клетке обшарпанной сталинки на Октябрьской.

– Почему? – спросил его я.

– Потому что это институт, искусственно созданный для угнетения людей, – вступил в разговор Димка. – Суть государства заключается в том, чтобы ограничить твою индивидуальность, заставить тебя жить в соответствии с общепринятыми стереотипами и в итоге стать полноправным членом общества.

– Это лучше, чем быть бесправным членом общества, – улыбнулся я.

– Да посмотри кругом, Бармалей, – вразумил меня Шрек. – О каких правах ты говоришь? У тебя есть право пойти в школу, чтобы тебя научили быть таким, как все, и дали тебе те же знания, что и всем. Потом, если ты мужчина, у тебя есть право пойти в армию. Если школы не хватило, чтобы стать таким, тебе помогут сделать это в армии. Там ты будешь вставать и ложиться, ходить в душ, есть, одеваться, всё делать и даже говорить теми же словами, что и все остальные. И попробуй от этого права отказаться. Это, по-твоему, не угнетение людей?

– Но ты можешь в армию не идти, – заметил я.

– Да, всегда можно откосить или поступить в институт, заплатить взятку и откупиться, – согласился Шрек. – Только таким образом ты обходишь систему. Ты в курсе, что в нашей стране за уклонение от военной службы статья? – я покачал головой. – Так вот, на тебя могут дело открыть, если ты косишь от армии. Значит, получается, если ты не хочешь быть как все, то становишься в уязвимую позицию.

Мне нечего было ответить. Я никогда не задумывался об этом, однако нашёл эти мысли здравыми. Для полного их осмысления мне требовалось провести как минимум день в размышлениях, однако разговор продолжался. Я был согласен со Шреком, но всё же решил продолжить полемику, – не чтобы поспорить с ним, но так я мог лучше понять его аргументы.

– Но в армию ведь идут не только потому, что это обязанность, – произнёс я. – Некоторые люди хотят служить своей стране, своему народу.

– Человек – существо свободное, – вступил в разговор Колян, который до этого молча пил портвейн. – Служить кому-то для него противоестественно. Воинский долг проявляется в том, чтобы защищать власти от недовольных граждан, или в том, чтобы строить генеральские дачи. Где здесь благая цель?

– Ну хорошо, – не стал настаивать я. – Служить кому-то, действительно, неразумно. Но ведь власть и Родина – не одно